Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

— Ну, это не для меня! Я совершенно не понимаю при чем я в этом примирении.

— Ах! Ну да потому, что я серьезно думал о вас.

— Как?

— Вы вечно хотите, чтобы вам выкладывали все в подробностях, математически, а есть известные вещи, которые должны подразумеваться и от этого нисколько не менее очевидны! И вы просто смеетесь надо мной.

— Это неправда.

— Вы меня не любите?

— Да, и послушайте, вот что. Я не имею привычки повторять два раза. Я хочу, чтоб мне верили сейчас-же. Я еще никогда никому не говорила того, что сказала вам. Я очень оскорблена, потому что мои слова, вместо того, чтобы быть принятыми, как милость, приняты чрезвычайно легкомысленно и подвергаются каким-то толкованиям. И вы смеете сомневаться в том, что я говорю! Право, вы Бог знает до чего доведете меня.

Он сконфузился и извинился; мы больше почти не говорили.

— Вы мне напишете? — спросил он.

— Нет, этого я не могу, но я позволяю вам написать мне.

— А-а! Прекрасная любовь, нечего сказать! — воскликнул он.

— Послушайте, — сказала я серьезно; — не просите слишком многого. Это ведь еще очень большое снисхождение, если молодая девушка позволяет написать себе. Если вы этого не знали, то примите к сведению. Но сейчас мы должны садиться в вагон, не будем тратить время на пустые споры. Вы мне напишете?

— Да. И что бы вы ни говорили, я чувствую, что люблю вас, как никогда никого больше не буду любить. Вы любите меня?

Я сделала утвердительный знак головой.

— Вы всегда будете любить меня?

Тот-же знак.

— Ну, до свиданья-же, — сказала я.

— До каких пор?

— До будущего года.

— Нет!

— Ну, прощайте-же!

И не подавая ему руки, я вскочила в вагон, где уже были все наши.

— Вы не пожали мне руку, — сказал А…, подходя.

Я протянула ему руку.

— Я вас люблю, — сказал он, очень бледный.

— До свиданья, — говорю я тихонько.

— Думайте иногда обо мне, — сказал он, бледнея еще больше; — а я только о вас и буду думать!

— Да… До свиданья!

Поезд тронулся, и в течение нескольких мгновений я еще могла его видеть; он глядел на меня с таким умиленным видом, что мог показаться спокойным; потом он сделал несколько шагов к двери, но так как я была еще видна, он снова остановился, как вкопанный, потом надвинул шляпу на самые глаза, сделал еще шаг вперед; потом мы были уже слишком далеко, чтобы видеть.

Я была бы в отчаянии, покидая Рим, к которому я так привыкла, если бы около четырех часов, при виде новолуния, мне не блеснула одна идея.

— Видишь ты этот месяц? — спросила я у Дины.

— Да, ответила она.

— Ну, так этот серп будет прекраснейшей луной через одиннадцать-двенадцать дней.

— Конечно.

— Видела ты Колизей при свете луны?

— Да.

— А я не видела.

— Знаю.

— Но ты, может быть, не знаешь, что я хочу его видеть.

— Возможно.

— Да. Откуда следует, что через десять или двенадцать дней я снова буду в Риме, столько же для бегов, сколько для Колизея.

— О!

— Да. Я поеду с тетей. И это будет славно; без тебя, без мамы, а с тетей! Мы будем преспокойно прогуливаться, и я буду очень веселиться.

— Хорошо, — говорит мама, — так это и будет, я тебе обещаю!

И она поцеловала меня в обе щеки.

Пятница, 28 апреля. Я заснула и видела сны ужасные, как кошмары.

В одиннадцать часов я уже легла, чтоб не видеть маслин и красноватой земли, а в час мы уже подъезжали к вокзалу Ниццы, к величайшей радости тети, которая очень волновалась, пришедши нам на встречу в сопровождении m-lle Колиньон, С. и т. д., и т. д.

— Вы знаете, — кричала я им, еще прежде, чем открыли дверцы, — мне очень досадно, что я должна была возвратиться, и это только оттого, что иначе было невозможно.

И я обняла их всех зараз.

Дом омеблирован очаровательнейшим образом; моя комната ослепительна, обитая небесно-голубым атласом с пуговками. Открыв дверь на балкон и взглянув на наш красивый сад, бульвар и море, я должна была высказать вслух:

— Чтобы ни говорили, ничего не может быть такого очаровательно-простого и чудно-поэтического, как Ницца!

Четверг, 4 мая. Настоящий сезон в Ницце начинается в мае. В это время здесь просто до безумия хорошо. Я вышла побродить по саду, при свете еще молодого месяца, пении лягушек и ропоте волн, тихо набегающих и плещущих о прибрежные камни. Божественная тишина и божественная гармония!..

Говорят о чудесах Неаполя; что до меня — я предпочитаю Ниццу. Здесь берег свободно купается в море, а там оно загорожено глупой стеной с перилами, и даже этот жалкий берег застроен лавками, бараками и всякой гадостью.

«Думайте иногда обо мне, а я только о вас буду думать!»

Прости ему, Господи, он сам не знал, что говорил. Я ему позволяю писать мне, а он не пользуется даже этим позволением! Пошлет ли он хоть обещанную маме телеграмму?

Пятница. 5 мая. Итак, я говорила… что? — Да, что Пиетро ведет себя непростительно по отношению ко мне.

Я не могу понять эту нерешительность, даже не любя его!

Я читала в романах, что часто человек кажется забывчивым и равнодушным именно потому, что любит.

Хотела бы я верить романам.

Мне скучно и хочется спать, и в этом состоянии мне хочется видеть Пиетро и слышать его рассуждения о любви. Мне хотелось бы видеть во сне, что он тут, мне хотелось бы видеть хороший сон. Действительность опасна.

Мне скучно, а когда мне скучно, я становлюсь очень нежна.

Когда-же, наконец, кончится эта жизнь тоски, разочарований, зависти и огорчений!

Когда-же, наконец, буду я жить, как бы мне хотелось! Замужем за человеком очень богатым, с громким именем и симпатичным, потому что я вовсе не так корыстолюбива, как вы думаете. Впрочем, если я и не корыстолюбива, то тоже из эгоизма.

Это было бы ужасно жить с человеком, которого ненавидишь. Ни богатство, ни положение не могли бы удовлетворить меня. О, Боже мой, Святая Дева Мария, помоги мне!

6 мая. Знаете, — я безумно хотела бы видеть Пиетро.

Сегодня вечером я даю праздник, каких уж много лет не видела rue de France. Вы может быть знаете, что в Ницце существует обычай встречать май, т. е. вешать венок и фонарь и плясать под ним в хороводе. С тех пор, как Ницца принадлежит Франции, обычай этот постепенно исчезает; во всем городе едва можно было видеть каких-нибудь три-четыре фонаря.

И вот, я даю им rossigno: я называю это так потому, что Rossigno che vola — самая популярная и самая красивая песня в Ницце.

Я велю приготовить заранее и повесить посреди улицы громадную махину из ветвей и цветов, украшенную венецианскими фонариками.