Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

У Бастьен-Лепажа собралась вся его семья: мать и дочери. Они останутся до самого конца; но они, по-видимому, самые обыкновенные болтушки.

Это чудовище Бастьен-Лепаж заботится обо мне; он хочет, чтобы я в один месяц вылечилась от моего кашля; он застегивает мне мою кофточку и беспокоится, хорошо ли я укутана.

Один раз, когда он лег, и все собравшиеся около него сели, по обыкновению, слева от него, а я села справа, он повернулся ко всем спиной, устроился поудобнее, и принялся тихонько говорить со мной об искусстве.

Да, конечно, он ко мне расположен, и даже есть некоторый оттенок эгоизма в его расположении. Когда я ему сказала, что с завтрашнего дня примусь за работу, он ответил:

— О, нет еще! Не покидайте меня.

Пятница. 19 сентября. Ему хуже. Мы не знали, что делать — уйти или остаться — перед этим человеком, кричавшим от боли, потом улыбавшимся нам. Уйти — значит показать ему, что он очень плох, а остаться — как на каком-нибудь зрелище, — в то время, как он корчился от боли…

Я ужасна, я говорю об этом так неделикатно, мне кажется, что можно было бы найти выражения более… т. е. менее… Бедный!

1 октября. Такая усталость и такая тоска!

К чему писать?

Бастьен-Лепажу со дня на день — хуже.

Я не могу работать.

Картина моя не будет кончена…

Вот, вот, вот…

Он уходит от нас и очень страдает. Когда находишься там, как будто отрываешься от земли; он парит уже где-то выше нас. Бывают дни, когда и я чувствую себя так. Видишь людей, они говорят с тобой, отвечаешь им, но уже не чувствуешь себя на земле — какое-то спокойное, уже не мучительное равнодушие, как будто грезы в опиуме… Так он умирает. Я иду туда только по привычке Это только тень его. Я тоже наполовину только тень. К чему же? Он не чувствует особенно моего присутствия; я не нужна ему; я не обладаю даром оживлять глаза его. Ему приятно видеть меня — вот и все. Да, он умирает, и мне это все равно. Точно что-то ускользает мало-помалу.

Впрочем — все кончено. Все кончено. В 1885 г. — меня похоронят.

Четверг, 9 октября. Вы видите — я ничего не делаю. У меня все время лихорадка. Оба мои доктора ничего не стоят. Я позвала Потена и опять отдалась в его лапы. Он меня вылечил один раз. Он добр, внимателен, честен. Но кажется, что моя худоба и все остальное зависит не от груди; это совершенно случайная, схваченная мною штука, о которой я не говорила, надеясь, что и так пройдет, и заботясь только о легких, которые не в худшем состоянии, чем прежде. Но к чему докучать вам всеми моими недугами! Дело в том, что я не могу ничего делать!.. Ничего! Вчера я начала одеваться, чтобы поехать в лес, и два раза готова была отказаться от этого — такая слабость. Но все-таки я туда добралась. M-me Бастьен-Лепаж уехала в Дамвиллерс, на виноградный сбор, во хотя около него и остались другие дамы, он все-таки рад нам.

Воскресенье, 12 октября. Я уже не могла выйти.

Я совсем больна, хотя и не лежу.

О, Боже мой, Боже мой! А моя картина, моя картина! моя картина!

Жулиан пришел навестить меня. Так, значит, уже говорят, что я больна?

Увы! как скрыть это? И как пойти к Бастьен-Лепажу.

Четверг, 16 октября. У меня ежедневно ужасные истощающие лихорадки. Я провожу целые дни в зале, переходя с кресла на диван.

Дина читает мне романы.

Я более совсем не могу выходить, но бедный Бастьен-Лепаж выходит. Его приносят сюда, он устраивается в кресле, вытянув ноги на подушках. Я совсем подле, в другом кресле, и так время проходит до шести часов. Я укутана массой кружев, плюша. Все это белое, только разных оттенков. У Бастьен-Лепажа глаза расширяются от удовольствия.

— О, если бы я мог писать!

А я!

Кончена картина этого года.

Суббота, 18 октября. Бастьен-Лепаж приходит почти ежедневно. Мать его возвратилась, и пришли все втроем.

Потен приходил вчера. Мне не лучше.

Воскресенье, 19 октября. За обедом у нас были Тони и Жулиан.

Понедельник, 20 октября. Несмотря на прекрасную погоду Бастьен-Лепаж вместо того, чтобы отправиться в лес приходит ко мне. Он почти не может ходить: брат поддерживает его под руки, почти несет его.

Один раз в кресле ему сделалось дурно… А разные бездельники преспокойно здравствуют… Эмиль — превосходный брат. Он сносит и втаскивает Жюля на своих плечах в их третий этаж. Дина оказывает мне такую же преданность. — Вот уже два дня, как постель моя в большой гостиной, но она разгорожена ширмами, табуретами, роялем так что совсем незаметно… Мне слишком трудно подниматься по лестнице…

(На этом кончается дневник. — Мария Башкирцева умерла одиннадцать дней спустя, 31 октября 1884 года).

21 октября. Она пыталась лепить, но не смогла — задыхалась. Лежать ей тоже было трудно из-за одышки, и она сидела в кресле. Почти не разговаривала, только слезы безостановочно катились по ее щекам.

25 октября. Сокрушалась из-за неоконченных произведений. Ночью бредила о них.

26 октября. Просила книги Мопассана и д'Орвиля. За два-три дня до смерти к ней вдруг вернулся слабый голос, и она тихонько пропела свою лебединую песнь. Потом начала терять сознание и впала в агонию.

Жюль Бастьен-Лепаж, узнав о смерти Марии, долго плакал. Он не мог проводить ее в последний путь и почтил ее память картиной «Похороны молодой художницы» — из своего окна он видел похоронную процессию. Он умер через 5 недель после Марии Башкирцевой, 10 декабря 1884 года.

Примечания

1

Все это говорится о французском издании.

2

Из Alastor’a Шелли

3

Намек на грязную сплетню, распространявшуюся в Ницце о семействе Башкирцевых. Прим. пер.

4

Я говорю amor вместо dolor потому что это изречение можно применить и к тому, и к другому.

5

Под современными я подразумеваю здесь Рафаэля, Тициана и других великих мастеров.