Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

Мне говорят: да ведь вы же знаете, что номер имеет очень мало значения.

Да, но место, где помещена картина!

Среда, 2 апреля. Была у Робера-Флери и с очень веселым видом спросила: «Ну, как же прошла моя картина?»

— Да очень хорошо, потому что, когда дошла очередь до вашей картины, они сказали — не один или двое, но вся группа — «Послушайте, ведь это хорошо, второй номер!»

— Не может быть!

— Ну да, не думайте пожалуйста, что я говорю это для вашего удовольствия; так было на самом деле. Тогда вотировали и если бы в тот день президентом не был тупица, вы получили бы второй номер. Вашу картину признали хорошей и приняли ее симпатично.

— У меня третий номер.

— Да, но это благодаря особому рода несчастья, просто неудача какая-то: вы должны были бы получить второй номер.

— Но какие недостатки они находят в картине?

— Никаких.

— Как никаких, значит — она недурна?

— Она хороша.

— Но в таком случае?

— В таком случае это несчастье, и все тут; в таком случае, если вы найдете какого-нибудь члена комиссии и попросите его, то вашу картину поместят на лучшем месте, так как она хороша.

— А вы?

— Я член, специально назначенный наблюдать, чтобы соблюдались номера, но поверьте, если кто-нибудь из наших попросит, я ничего не скажу против того.

Была потом у Жулиана, который слегка подсмеивается над советами Робера-Флери и говорит, что я могу быть почти спокойна и что он будет очень удивлен, если моя картина не будет переставлена, и что… В конце концов Робер-Флери сказал мне, что по его мнению, я заслуживаю второго номера и что нравственно я его имею. Нравственно!!! И что, наконец, это было бы только справедливо.

А! нет! просить из милости того, что мне следует по справедливости, это слишком!

Пятница, 4 апреля. Конечно выставка Бастьен-Лепажа блестяща, но выставлены почти все старые вещи.

Ему тридцать пять лет. Рафаэль умер тридцати шести, сделав больше. Но Рафаэль с двенадцати лет был окружен герцогинями и кардиналами, которые ласкали его и заставляли работать у великого Перуджини. Рафаэль пятнадцати лет делал такие копии своего учителя, что их было трудно отличить от оригинала, и с пятнадцати же лет был причислен к великим артистам. Затем, в громадных картинах, которые поражают нас и временем, которое они представляют, и своими качествами, в этих картинах вся черновая работа исполнена учениками, и во многих из этих картин Рафаэлю принадлежит только картон.

А Бастьен-Лепаж, чтобы существовать в Париже, должен был первое время сортировать на почте письма от трех до семи часов утра. Первую вещь он выставил, кажется, в 1869 г.

Одним словом, у него не было ни герцогинь, ни кардиналов, ни Перуджини. Кажется он пришел в Париж лет пятнадцати, шестнадцати.

Но все-таки это лучше чем я; я всегда жила в среде мало артистической, в детстве я взяла всего несколько уроков, как все дети; потом, уроков пятнадцать в продолжение трех или четырех лет, потом опять все та же среда… Таким образом выходит шесть лет и несколько месяцев; но в это же время я путешествовала и была сильно больна. Наконец… где же я?.

Достигла ли я того, чего Бастьен-Лепаж достиг в 1874 году? Этот вопрос неуместен.

Если бы я сказала при других, даже при художниках, все это про Бастьена, они сказали бы, что я сошла с ума, одни с убеждением, другие из принципа и не желая признать превосходство младшего.

Суббота, 5 апреля. Вот мои проекты:

Сначала кончу картину в Севре. Затем снова примусь серьезно за статую, это по утрам, а после завтрака — этюд нагой натуры — эскиз уже сделан сегодня. Это продолжится до июля. В июле я начну Вечер, картина будет представлять большую дорогу без деревьев; равнина, дорога, сливающаяся с небом, закат солнца.

На дороге телега, запряженная двумя волами… и наполненная сеном, на котором лежит на животе старик, опершись подбородком на руки. Профиль черным силуэтом выделяется на закате. Быков ведет мальчишка.

Это должно быть просто, величественно, поэтично, и т. д. и т. д.

Окончив это и две или три из начатых небольших картинок, я еду в Иерусалим, где проведу зиму ради моей картины и моего здоровья.

И в будущем мае Бастьен признает меня великой художницей.

Я рассказываю все это, потому что интересно видеть, что делается с нашими проектами.

Суббота. 12 апреля. Жулиан пишет, что моя картина переставлена.

Среда, 30 апреля. Несчастье не так уже велико, так как Gaulois говорит обо мне очень хорошо. Обо мне отдельная заметка. Это большой шик, ибо Фуко, тот же Вольф в Gaulois и Gaulois появляется с отчетом Салоне, в один день с Фигаро и, кажется имеет такое-же значение.

Boltaire печатает заметку в том-же роде и отзывается обо мне как и Gaulois. Это главные органы.

Journal des Arts, который печатает отчет «с птичьего полета», также называет меня, intransigeant в своей заметке отзывается обо мне тоже хорошо. Другие журналы тоже мало-помалу дадут свои отзывы. Только Фигаро, Gaulois и делают это в первое-же утро выставки.

Довольна ли я? Это вопрос простой. Ни слишком довольна, не слишком недовольна…

Довольна как раз настолько, что не прихожу в отчаяние, вот и все.

Я вернулась из Салона. Мы поехали туда только в полдень, а вернулись только в 5 часов, за час до окончания. У меня мигрень.

Мы долго сидели на скамейке, перед картиной.

На нее смотрят много. Мне было смешно, когда я думала, что все эти люди никак бы не подумали, что создатель этой картины молодая, элегантная девушка, которая сидит тут же, показывая свои маленькие и хорошо обутые ножки.

А! это гораздо лучше, чем в прошлом году.

Что же это, успех? в настоящем, серьезном смысле разумеется? Честное слово, почти что так.

Бастьен-Лепаж выставил только свою маленькую прошлогоднюю картину: Кузницу.

Он все еще не настолько здоров, чтобы работать. Бедный архитектор очень печален и говорит, что готов утопиться.

Я тоже печальна и мне кажется, что, несмотря на мою живопись, на мою скульптуру, на мою музыку, мою литературу, несмотря на все это, мне кажется, что я скучаю.

Суббота, 3 мая. В половине двенадцатого является Эмиль Бастьен-Лепаж, я выхожу к нему очень удивленная! У него целый запас любезностей для меня. Я имею настоящий большой успех.

«Не в отношении к вам и вашим товарищам по мастерской, но относительно всех. Я видел вчера Олендорфа, который сказал мне, что если бы эта картина была написана французом, то она была бы куплена государством. — О, да, этот г. М. Башкирцев, очень способный человек». (Картина подписана М. Башкирцев). Тогда я сказал ему, что вы молодая девушка и прибавил «хорошенькая». «Нет»!! он не мог прийти в себя от удивления». И все говорят мне о большом успехе. Ах!! я начинаю этому понемногу верить. Потому что из боязни поверить слишком много, я позволяю себе чувствовать небольшое удовлетворение с такими предосторожностями, о которых вы не имеете даже представления.