Унаги с маком или Змее-Week - Иван Быков

Нестор скинул с плеч одеяло и встал на ноги, окунаясь в утреннюю промозглую сырость. И в новую жизнь.

43

Двигатель работал в нагрузку и сильно грелся — скорость в сорок километров в час была для этого мотоцикла некомфортной. Но разгонять «Змея» хотя бы до шестидесяти Нестор не рисковал. Холодное осеннее солнце не успело высушить черный скользкий асфальт. Многочисленные лужи напоминали о вчерашнем дожде. Под лужами таились выбоины. Резина и на переднем, и на заднем колесах успела изрядно подустать и полысеть. Нестор не был признанным мастером двухколесной езды, поэтому плечевые части протектора были стерты при торможениях и поворотах под неправильными углами, что в значительной мере влияло на устойчивость и маневренность мотоцикла. Любое неосторожное движение могло стать причиной падения.

Хоть утренний ветер, проникающий даже под защитную амуницию, и выдул из тела все выпитое вчера, но ему не под силу было вынести из головы все пережитое накануне. Плечи оттягивала назад сумка с вещами, за ручки притороченная за спину на манер рюкзака, — громоздкое напоминание о наступлении холостятского периода жизни. Или о перерыве в периоде семейном. Как посмотреть. Одним словом, Нестор не получал в этот раз особого удовольствия от езды.

Правда, управление не требовало напряженной концентрации — дорога была пуста. Все-таки семь утра воскресного дня. Редкие встречные или попутные машины притормаживали, чтобы не обдать грязью мотоциклиста, не защищенного стальным кузовом от превратностей плохой погоды. Если в автомобилях сидели пассажиры, то они смотрели улыбаясь на «медленного байкера», едущего на впечатляющем конструкцией и раскраской мотоцикле со скоростью мопеда.

Дорога вывела за город, и Нестор остался совершенно один в благородном обществе с сизыми низкими тучами над головой, виноградниками по левую руку от дороги и черными вспаханными полями — по правую. Он выбрал удобный участок с более-менее сухой обочиной, автоматически включил поворотник, хотя некого было предупреждать о маневре, свернул и остановился. Нужно было сделать два дела: облегчиться и свериться с картой.

Нестор стоял спиной к дороге, лицом к жидкому придорожному кустарнику, за которым простиралось черное поле. За полем, прикрывая горизонт, миражом серела деревенька. Или коттеджный поселок. Или же забавная мешанина того и другого. Именно туда вела Нестора красная черта на обрывке карты.

Сейчас многие деревни возле города превращались в коттеджные поселки. Мазаные приземистые хаты чередовались с трехэтажными виллами, облицованными природным камнем. Хозяева вилл выходили на прогулку, держа на поводке питомцев эксклюзивных пород. Этих питомцев поносили на чем свет стоит на своем собачьем языке двор-терьеры за шиферными заборами или за оградами из рабицы. У одних ворот стояли громоздкие дорогостоящие авто, у других ворот паслись злые шипящие гуси. Одни участки украшали совершенно не практичные можжевельники, сосны и березы, на других участках паслись куры на ковре люцерны. Так проходило вживе слияние города и деревни. То, чего не смог добиться социализм лозунгами и пятилетним планированием, было достигнуто наглым капитализмом, причем не как цель, а как побочное явление.

Издалека все дома населенного пункта были, как кошки в темноте, — серы. Но где-то в самой середине, между маленькими кубиками и тетраэдрами жилого конструктора, возвышалась золотая луковица православной церкви.

Нестор не любил городские храмы, не посещал их даже по большим религиозным праздникам. Нет, Нестор был крещен, причем в сознательном возрасте и по собственной инициативе. Или по инициативе Нины? Сейчас тяжело было вспомнить, кому именно пришла в голову мысль о венчании. И лишь когда эта мысль оформилась и стала идеей, требующей реализации, Нестор спросил у своих родителей, крестили ли его в детстве. Выяснилось — нет. Детство Нестора пришлось на переходный период, когда привычка не крестить еще не развеялась, а мода крестить еще не вступила в права. Пришлось начинать свое православие с чистого листа, взяв в крестные отцы друга детства Серегу, а в крестные матери — Викторию, «одностайницу» Нины. В свое время Нестор недели четыре состоял с Викторией не только в коллегиальных отношениях, но это было так давно, что уже вызывало сомнения и у Нестора, и у Виктории.

В год венчания Нестор даже пошел с женой святить яйца на Пасху-Песах. Он долго стоял в рядах верующих с корзиной, в которой лежала бутылка «Кагора», всякая снедь и непременные яйца; он получил свою порцию святой воды с кропила и исправно трижды наложил на себя крест; он даже причастился в тот день, предварительно исповедавшись. Это было в третий (если считать крещение и венчание) и в последний раз.

Как учитель истории, привыкший ответственно относиться к изучаемому материалу, он слишком хорошо знал, как христианство развилось из иудейской секты, каковы были социально-исторические предпосылки его распространения, как оно пришло на Русь, по каким политико-экономическим причинам случилась в одиннадцатом веке схизма…

Другими словами, привычка к чтению сформировала привычку связывать причины со следствиями. Нестор разучился, как эти добрые верующие люди, просто радоваться крашеным яйцам и торжественным церковным ритуалам. Добрые люди и не думали раскладывать ритуалы на составляющие. Так рядовой читатель даже не задумывается, как прописаны диалоги, какую роль играют имена героев или пейзажи, — читатель просто получает удовольствие от чтения, как верующий от службы. Читатель не думает, как «сделан» роман. Верующий не вникает, как «сделан» ритуал.

Нестор же привык докапываться до истоков явления, потому праздник Пасхи воспринимал в его изначальном, переводном с иврита значении — «проходите мимо». Историческое воображение исследователя всегда предлагало ему в качестве ассоциации не крашеные яйца и присыпанные сахарной пудрой кексы, а знаки на дверях евреев в Египте, начертанные кровью агнцев. Ангел смерти в ту ночь прошел мимо таких кровавых дверей, признав за ними своих.

Кроме того, Нестора всегда удивлял этот беспримерный семантический диссонанс: мирное назначение культовых храмов (от слова «мир» как в значении «народ», так и в значении «состояние без войны») и трагическая роль религии в истории человеческих войн. Как призывы различных конфессий мира к миру могли выливаться в кровавые стычки политеистов с монотеистами, христиан с мусульманами, католиков с протестантами? Кто же крутит этот гигантский рычаг исторической мясорубки? Вряд ли можно списать все это нелепое многовековое истребительство на «бесчисленное количество людских произволов», как об этом писал Лев Николаевич.