1913. Лето целого века - Флориан Иллиес

Кете Кольвиц с мужем Карлом тоже в Тироле: постоянно какие-то ссоры, дождь льет как из ведра, они не могут выбраться на спасительную природу, просиживают в своих пансионатских креслах и глубоко несчастливы друг с другом. После летних каникул она впадает в «большую депрессию». Ее посещают мысли о самоубийстве, жизнь и собственное художественное творчество приводят ее в отчаяние, она недовольна своими первыми пробами в скульптуре. И потом она спрашивает у своего дневника: «Я и Карл?» Ответ: «Такой уж безумной любви я не познала».

Карл больше ей не интересен. «Всегда одинаков, знаешь каждый его нюанс – такое не разбередит чувств. Нужна пища совсем иного рода, чтобы проснулся большой аппетит». Так Кете Кольвиц летом 1913 года признается в своем томлении и выкликивает свободу. Она ищет утешения у Стриндберга, без конца читает его драмы: дикая ненависть полов, просиживание бок о бок; это помогает ей, она чувствует, что не одна такая. Она рассказывает об этом сыну, говорит, что Стриндберг пишет о том, как пары себя «терзают, ненавидят». Кольвиц угрюмо сидит у окна, вглядываясь в дождь, и записывает в дневник: «Лето проходит, а я его даже не ощущаю».

В Вене Оскар Кокошка объявил о помолвке с Альмой Малер. Свадьба назначена на 19 июля, в ратуше Дёблинга, в районе, где живут родители невесты. Он ходил на Хоэ-Варте к Карлу Моллю просить руки Альмы. Тот не возражает. Но когда Альма 4 июля узнает о планах Оскара, она впадает в панику, собирает чемодан и думает сбежать в Мариенбад. Кокошка устремляется за ней следом, застает ее на вокзале, кричит, весь сотрясается, ей приходится еще раз открыть окно, Кокошка втискивает ей автопортрет в купе, наказывает повесить его в номере гостиницы, чтобы отогнать других мужчин. И едва та уехала, он посылает ей первое письмо вдогонку: «Прошу, моя Альмили, не смотри ни на кого, мужчины там будут без конца пялиться». И затем: «И почему ты смеялась, как я сказал: выздоравливай! Я так хотел тебя спросить, но ты уж уехала». И правда, почему она засмеялась?

Вероятно, в те редкие светлые моменты их отношений (которые были самыми темными) Альма чувствовала, что вместе они не могли выздороветь, так как были больны от любви. Или как Кокошка два дня спустя напишет в очередном письме: «Мне неловко от мысли, что к тебе прикасается какой-нибудь мерзостный врач, что горничная видит тебя в неполном туалете или даже еще в постели и так далее». Она терпит все эти письма, может даже, получает от них удовольствие, однако пишет ему из Франценсбада, что вернется, лишь когда будет готов его шедевр. Она пишет, что он стал «тряпкой» и – «оеврейчился», это тоже. Кокошка в гневе срывается во Франценсбад: когда он приезжает в гостиницу, Альмы там нет. И над постелью не висит его портрет, как он ей наказывал. Когда она возвращается с прогулки, в номере поднимается ураган. Кокошка ругается на Альму, барабанит кулаками по постели и уносится ближайшим поездом назад, в Вену. Дата свадьбы проходит. И когда запах пота Кокошки еще не успел выветриться из ее номера, Альма, безупречный тактик, пишет в Берлин. Она хотела бы знать, какими шансами она еще располагает у Вальтера Гропиуса, серьезного и строгого бывшего любовника, который в разочаровании капитулировал, увидев на выставке Сецессиона двойной портрет Альмы и Кокошки. И вот ему Альма пишет 26 июля: «Возможно, я выйду замуж: за близкого нам Оскара Кокошку, но с тобой я останусь связана навеки. Напиши мне, жив ли ты и стоит ли того эта жизнь».

Кокошка еще не подозревает, что Альма давно закинула новую удочку. В Вене он еще рисует в борьбе за свою жизнь. Но тоже задает себе вопрос, стоит ли того эта жизнь. Он сидит за двойным автопортретом перед огромным холстом. Он сидит за своим шедевром. Возможно, от отчаяния его удерживает лишь один посетитель в этом венском июле. Потому что по сравнению с Георгом Траклем, душевное состояние Кокошки еще относительно сносно. Тракль живет преимущественно в Вене, на Штифтсгассе, 27, в перерыве между алкогольным и наркотическим дурманом он поступил на неоплачиваемую должность в Вене – не куда-нибудь, а в расчетный центр Военного министерства.

Профессии для Георга Тракля абсурдней не найти. Он и выдерживает там только пару дней. Но и в этот период, едва рабочий день закончен, он укрывается в мастерской Кокошки. Тот стоит перед холстом, беспокойно раскачиваясь, погруженный в дикие фантазии о неверности Альмы, с сигаретой во рту и с красками на ладони, рисуя кисточкой и правым указательным пальцем. Позади него на пивной бочке сидит Тракль и часами катается на ней вперед-назад, вперед-назад. Любого другого это свело бы с ума. Но Кокошку, и без того безумного, – успокаивает. Время от времени из закутка Тракля доносится глухое бормотание – тот начинает читать свои стихи, говорит о воронах, проклятии, гниении, гибели, в отчаянном крике зовет свою сестру, затем вновь погружается в вечное молчание и молча перекатывается вперед-назад, вперед-назад. Тракль приходит к Кокошке каждый день, когда тот рисует двойной портрет. И это Тракль дает картине название: «Невеста ветра». В стихотворении Тракля «Ночь», возникшем в эти венские дни, есть такие слова: «Вокруг золотые огни / Зажег человек. / По черным утесам / Летит опьяненная смертью / Шальная невеста ветра» [31]. Так невеста ветра Альма вспыхивает огнем в мастерской и на мольберте, но в реальной жизни она начинает остывать. Или, может даже, наоборот: именно потому, что Кокошка воспаленными нервами чувствовал, что Альма от него ускользает, отдаляется, именно потому, что их симбиотическая любовь познала горький осадок, – он вообще в состоянии нарисовать их портрет, который станет искусством, а не доказательством любви. Лишь назвав Альму «невестой ветра», лишь придав своей невесте быстротечность и беглость ветра, – он способен создать ее портрет. На «невесте ветра» нельзя жениться. Ее можно только нарисовать.

Макс Либерман рисует портрет Петера Беренса. Великий дизайнерский гений своей эпохи похож на нем на солидного радушного адвоката.

Август

Это – лето целого века? В любом случае, это месяц, в котором с Зигмундом Фрейдом случается обморок, а Эрнст Людвиг Кирхнер счастлив. Император Франц Иосиф отправляется на охоту, а Эрнст Юнгер в зимнем пальто часами сидит в жаркой теплице. «Человек без свойств» Музиля начинается с ложной информации. Георг Тракль пытается провести отпуск в Венеции. Шницлер тоже. Райнер Мария Рильке в Хайлигендамме принимает у себя даму. Пикассо и Матисс решают прокатиться верхом. Франц Марк получает в подарок ручную косулю. Никто не работает.

Георг Тракль на Лидо в Венеции (Университет Инсбрука: Исследовательский институт, архив Бреннер).

В Хайлигендамме на террасе отеля Рильке медленно стягивает темно-серые перчатки и вяло берет руку Хелены фон Ностиц, попивающей рядом с ним мокку[32], в свои. Она смотрит в его глаза, эти мягкие синие глаза, глубина которых заставляли женщин забывать об остальном его лице. Рильке как раз был в Геттингене у Лу Андреас-Саломе, когда к нему пришло письмо от Хелены, просившей его приехать. К удивлению всех задействованных лиц, связанных тесным, необозримым сплетением симпатии и ревности, Рильке отвечает согласием. Из Геттингена, когда Лу однажды прилегла, устав вместе с ним молчать, говорить, спорить, вздыхать, читать и снова молчать, Рильке пишет, что у него появилась «сильная потребность в морском бризе». Но, прибыв в Хайлигендамм, Рильке оказывается в эпицентре лошадиных скачек: ипподром на маленьком холме между Хайлигендаммом и Бад-Добераном приглашает на большое традиционное дерби. Гостиница в Хайлигендамме переполнена городской светской публикой и толстыми владельцами конных заводов, животы которых всякий раз при вставании грозят разорвать камзолы. Всюду коневозки, женщины в огромных шляпах, все хлопочут по делам, обсуждают ставки, ходит слух, что Беппо нынче фаворит. Ошарашенный Рильке просит у администратора бумагу для письма.

Он подумывает, как пишет он в спешке Хелене фон Ностиц, снова уехать, самое позднее через полчаса. Когда посыльный передает ей в номер письмо, она как раз спорит с мужем по поводу того, зачем пригласила этого поэта. Она пробегает глазами жалобы Рильке, быстро одевается и спешит к нему, находит его в курзале, одетого в белый летний костюм, но в первую очередь «бледного и потухшего». На улице бушуют облака и нагромождаются в неистовое черное нагорье. Мощный ветер задувает с моря, дамы придерживают шляпы, с высоких буков срываются первые поблекшие листья.

Хелена фон Ностиц берет Рильке под руку и энергичным шагом ведет его из курзала, затем по маленькой тропинке мимо новых коттеджей, приветствуют справа, приветствуют слева, все идут, слегка наклонившись против штурмового ветра, и вот уже Хелена и Райнер дошли до букового леса. Они идут дальше, ветер начинает стихать. Позади, над Брунсгауптеном, солнце пробивается из-под облаков и окунает побережье в играющий бликами свет. Буковые деревья здесь величаво вздымаются ввысь над Балтийским морем, соленый ветер отполировал их стволы и ввинтил кроны в небо. Хоть им уже много десятков лет, они все еще кажутся такими невинными. И как им это удается? Рильке чудится, что он бродит меж гигантских ходулей. Деревья, влекущие взгляд в высоту, прочь от земных обомшелостей и пеньков. Он опирается о ствол, глубоко дышит. Хелена фон Ностиц смотрит на него ободряюще, но он видит только синее море, просвечивающее между стволами буков, кое-где вдруг мелькнет пенистый гребень, а в остальном – синева, синева, синева.