Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Энцо Руссо

Особенно я не активничал. Но вместе с тем жалел, что Стефано держится в стороне от этих выгодных сделок и что Козентино тоже разделяет его мнение. Поэтому я не высовывался поминутно с вопросами насчет того, предвидится ли какая новая комбинация, да меня никто и не искал, чтобы об этом поскорее сообщить. Поэтому речь шла о сделках самое большее на полкило и всегда с одними и теми же друзьями. Сделки быстрые и надежные. Заработанное я откладывал, и пару месяцев ничем таким больше не занимался. Однажды мне довелось побывать на одной из таких фабричек — они неизменно находились где-нибудь в сельской местности, подальше от жилья и укрытые в лесу, потому что от них шла уж слишком сильная вонь.

Внутри там был какой-то странный народ, я не знал в лицо ни одного из них. Ничто никого не волновало, кроме белого порошочка. На меня никто даже не посмотрел, не поинтересовался, кто я такой. Они были отравлены наркотиком еще больше, чем те, кто колет эту пакость себе в вены. С минимумом оборудования, в двух комнатках, говорил мне Д’Агостино, они производили сорок — пятьдесят килограммов «мела» (так называют героин) в неделю. Миллиарды! И у всех, кто туда входил, глаза были голодные — такие я видел во времена Доктора, когда ездил с ним в Норманнский Замок. Там тоже ворочали миллиардами. Люди приходили туда охотиться за депутатом и его милостями, зная, что одного его словечка достаточно, чтобы изменить всю их жизнь.

Иногда с кем-нибудь из друзей я ездил в составе охраны. Мешочки укладывали в багажник машины без всякой маскировки. Правило было такое: если остановят для проверки, сразу открывать огонь — и никаких. Впервые я увидел вблизи автомат. Более того: как-то вечером Кармело, которого впоследствии скосило как раз автоматной очередью, стал учить меня, как им пользоваться. Он говорил, что автомат куда лучше пистолета. Это был парень лет двадцати, но с автоматом был уже хорошо знаком, и у него лежало больше двух миллиардов в трех десятках различных банков: он знал, что, если вклад превышает сто миллионов, директор банка должен извещать карабинеров и сообщать фамилию вкладчика. Теперь рассуждали только так: дела решались при помощи автоматной очереди, а счет шел на миллиарды.

Не успело начаться то благословенное времечко, как похитили Луиджи Корлео. Нино Сальво был женат на его дочери. Это было серьезное дело. Люди, не имеющие отношения к мафии, не могут себе даже представить, насколько это был неслыханно наглый вызов. Теперь я уже многого насмотрелся, но не стыжусь сказать, что когда об этом услыхал, то просто остолбенел от изумления.

— Вопрос нескольких дней, — как-то вечером сказал Терези, разговаривая при мне с Козентино. Но Козентино с сомнением покачал головой.

— Боюсь, его уже нет в живых.

Он оказался прав, да только мы тогда еще об этом не могли знать. Между тем шел день за днем и все было тихо. Пока однажды Стефано лично не сказал мне, что решил поручить троим-четверым верным парням поискать Корлео, а заодно и тех, кто его похитил. Стефано знал, что даже если он и велит мне какое-то, пусть даже долгое, время оставаться в стороне от дел, то я все равно не обижусь, тогда как другие станут жаловаться из-за потери жалованья. Я об этом еще скажу потом, но этот юноша по причине своего доброго характера не проявлял той властности и решительности, которые требовались в такие времена, как те. У него в доме или в кругу друзей каждый мог позволить себе критиковать его, и он ни на кого не таил обиду.

Но я знал, что он дал мне это задание потому, что доверял мне и питал ко мне симпатию. И я этим гордился. Козентино сунул мне в руку толстую пачку стотысячных банкнот и дал пару советов. Поиски следовало начать с Трапани, где у нашей Семьи еще со времен дона Паолино были старые друзья.

Целый год я искал Корлео. Работал не хуже карабинеров: слежка, допросы, доносы. Днем я только этим и занимался, а ночью, лежа в темноте в постели, тоже только об этом и думал. Однажды утром, в воскресный день, в Эриче мне повстречался Нино Сальво. Он спросил, как идут дела, но было видно, что он почти уже примирился с неудачей.

— Будьте спокойны, ваша милость, вот увидите, что-нибудь удастся сделать, — заверил я его в конце разговора. Он похлопал меня по плечу.

— Стефано мне сказал: если это не сумеет сделать он, то не сумеет никто другой… Ах, Джованни, помнишь, как хорошо мы с тобой жили в Риме?

Я почувствовал, что наступил решительный момент. Мы знали, что случившееся — дело рук Корлеонцев. Если мне действительно удастся выполнить задание, то я сильно укреплю свой престиж в Семье. Но, увы, мне не удалось, и это было одним из самых тяжелых поражений в моей жизни. Мы не нашли даже места, где прятали похищенного, а это, несомненно, свидетельствовало о том, что его сразу же убили. Это не было настоящим похищением. Этим людям деньги были не нужны. Они хотели лишь одного: оскорбить нас.

Когда я наконец возвратился в Палермо, Козентино меня очень тепло встретил.

— Ну что, кончился твой отпуск?

В его шутке была большая доля правды. Это и впрямь был последний отпуск. Война еще не началась, но все знали, что это вопрос нескольких месяцев. Однако дел было навалом, друзья покупали себе квартиры, будто трубочки с кремом: по дюжине зараз.

Последнее мое приятное воспоминание о том периоде — это прогулка на рыбачьем судне. Без всякого товара: именно настоящая прогулка. Раньше нога моя никогда еще не ступала на палубу, и мне хотелось насладиться морской прогулкой. Приглашений я получал немало, так как многие мои знакомые купили моторки. Но я опасался выходить далеко в море с недостаточно опытными людьми — ведь я так и не научился плавать. С рыбаками же мне было спокойнее, и я помогал им в работе. У крестьян и рыбаков работка почти одинаковая, и у тех и у других такие же мозоли на руках.

Старик-рулевой чем-то напоминал моего отца, только вместо кепки на голове у него была красная шерстяная шапочка, делавшая его похожим на молодого парня. Он был не очень-то разговорчив, но все же рассказал кое-что о себе. У него тоже был свой «шеф» — ему принадлежал и баркас, и сети, а кроме того, он снабжал горючим, необходимым оборудованием, за свой счет делал все починки. Расчет производился не поденно, а в зависимости от улова. Старик не жаловался. Пока позволяет здоровье, говорил он, буду ходить в море.

— А когда больше не позволит?

— У меня есть дети, — ответил он. У него было четверо сыновей и три дочери. И он знал, что все семеро готовы выполнить свой долг.

Вот как должно быть. А не так, как поступал я, покинув дом и родное селение и успокаивая совесть только тем, что давал родителям какую-то сумму. Поэтому-то, оставшись без меня один, и погиб мой отец, и его враги и завистники были уверены, что могут безнаказанно забить его палками. Сила мужчины — его смелость, сила старика — его сыновья.

Когда мы сошли на берег, я про себя уже принял решение отомстить за отца. Я обещал матери, что не доставлю ей новых огорчений, но теперь, когда и ее не было на свете, меня больше не связывало это обещание. Я и так уже потерял много времени и поэтому не хотел больше медлить.

Я пошел к Козентино и спросил у него разрешения. Он был в курсе дела и не выразил удивления. Он сказал, что это мой долг и обещал поговорить со Стефано, но выразил уверенность, что никаких трудностей не возникнет. Он достал мне другой пистолет — 7,65 со стертым номером.

— Даже если потом тебе придется его выбросить, не беспокойся. Понятно?

— Да, ваша милость.

Я поехал на поиски Ди Кристины. Мое селение находилось не так далеко от его, и был риск, что какому-нибудь старшине карабинеров взбредет в голову отнести моего покойника на его счет. Я нашел Ди Кристину в Палермо, на квартире у Тотуччо Индзерилло. Он принял меня, как родной отец, и внимательно выслушал. Это дело могло доставить ему некоторые неприятности, и он сказал, что сначала лучше собрать кое-какую информацию. Если в течение десяти дней я не получу от него никаких сообщений, то могу спокойно отправляться в свое селение.

— Может, тебе нужна помощь?

— Нет, ваша милость.

И поскольку после того прошло уже две недели и он никого ко мне не прислал и ничего не передал, в начале декабря я уложил чемодан и поехал в свое селение.

XV

Приехал я при сильном снегопаде. Я не видел снега много лет и был доволен. В детстве, когда шел снег, мать давала мне теплое вино со снегом. Получалось нечто вроде «граниты»,[51] и мы ели ее с хлебом. Но матери больше не было, в доме не было вина и вообще никаких запасов. Я пошел кое-что купить: соседи, увидев свет в окнах, пришли со мной поздороваться. Вечером я отправился проведать двоюродного братца.

Он очень сетовал, что урожай был не такой, как он надеялся. Я его слушал молча и в конце ни похвалил его, ни обругал. Я понял, что он так многоречив из-за волнения. Постепенно я перевел разговор на соседей по полю, и он мне рассказал, что тот из братьев, что болел, умер прошлым летом. Один из двоих избежал возмездия, но я не огорчился: этого беднягу заставили стать соучастником преступления родственные узы. Другой же брат был жив и находился в добром здравии.