Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Энцо Руссо

Об этой вилле я кое-что узнал некоторое время спустя, читая уголовную хронику Палермо. Но зачем меня туда послали с таким заданием и кто должен был туда приехать, я так и не знаю до сегодняшнего дня.

Но меня уже ждала еще одна вилла, хотя на сей раз речь шла о другом. Стефано пригласил к себе на виллу деи Сальво пожить дона Мазино Бушетту с его семьей, это на дороге Палермо — Мессина, неподалеку от гостиницы Дзагарелла, куда я неоднократно ездил передавать товар и получать деньги. Строений было три. Мы с Саро Получленом должны были, стараясь делать это как можно незаметней, охранять в течение всех праздников то, что стояло посередине. Опасности никакой не грозило, ибо присутствие дона Мазино содержалось в самом строгом секрете, но осторожность никогда не помешает. Там был сторож, но как только мы прибыли, он исчез. Поначалу показывались также и братья Федерико, а как-то вечером появился и Козентино. Но потом остались только мы двое — у нас не было семей и мы не слишком страдали от того, что рождественские праздники нам придется провести в лимонной роще и спать в гараже.

Пару раз я видел также Стефано, но всегда не одного; в первый раз он был в компании какой-то синьоры, которая издали показалась мне его женой. Приехал также Нино Сальво на «рэнд-ровере», которого я у него раньше никогда не видел. Поскольку в тот момент я находился неподалеку от ворот, он меня заметил и вышел из машины поболтать со мной.

— Ну, что там внутри говорят? — первым делом спросил он, указывая подбородком на виллу. Я ему объяснил, что несу тут охрану и внутрь дома ни разу не заходил.

— Слава богу, что хоть не холодно.

— Да если и похолодает, то все равно это будет палермский холод, а не такой, как у нас в горах, — ответил я, и он рассмеялся. Мы еще немножко с ним пошутили, потом он снова влез в машину.

— Ну, на случай, если мы с тобой больше не увидимся, желаю тебе счастливого Нового года.

— Также и вам, ваша милость. После всего, что случилось, нам и впрямь не помешал бы счастливый год.

— Кому ты это говоришь? — отозвался он. И уже больше не смеялся.

31-го Козентино предупредил нас, что придут люди из гостиницы и принесут горячий — с пылу с жару — праздничный ужин.

— Будем надеяться, что и нам перепадет, — сказал Саро, и Козентино бросил на него осуждающий взгляд. Я любил этого Саро. Но как раз это было его слабым местом. Он не понимал, что никогда не следует задавать вопросов: ведь если что-то уже решено, то ни к чему и спрашивать, а если не решено, то спрашивать бесполезно. Но это был человек, не понимавший таких тонкостей, и объяснять ему было пустое дело. За исключением этого, мы с ним прекрасно ладили. Это был парень очень заботливый и почтительный. Если дул ветер и было холодно, он всегда вызывался сделать обход усадьбы, даже когда была моя очередь.

Однажды, когда обход делал я, то увидел издалека дона Мазино, но это случилось лишь один-единственный раз. Рядом с ним шла его жена — стройная, очень светлая блондинка. Вид у нее был элегантный, и она была моложе его, и я слыхал, что она из богатой и влиятельной семьи. С другой стороны, было известно, что дон Мазино не промах с женщинами. В тот день они оживленно беседовали и казались веселыми. Никто еще не мог вообразить, что случится потом, и тот судебный процесс, который весь был построен на его показаниях. Судьи и журналисты называли его раскаявшимся. Корлеонцы называли его по-другому, не жалея бранных слов. Я слышал, как он выступал по телевидению, и читал некоторые его заявления в газетах.

Ну что я могу сказать? Дон Мазино остался один. Как и я. И находился в американской тюрьме. Своими показаниями он отомстил за погибших друзей и объяснил, почему не может больше считать людьми чести тех, кто его обвиняет. И быть может, благодаря этому ему удалось вскоре выйти на свободу. По-моему, в один прекрасный день он подумал, что раз нет ни оружия, ни людей, чтобы ответить на удары Корлеонцев, то, может быть, их удастся поставить на колени посредством разоблачений. Так он и сделал.

Во всяком случае, судя по некоторым фактам, о которых он рассказал, я понял, что он действительно состоял в доверительных отношениях с самыми важными людьми из палермских Семей. Например, раньше я ничего не знал о противоречиях между Стефано и его братом Джованни. С Джованни я никогда не был знаком. Знал только, что он — младший и что братья вечно грызлись, потому что Джованни был завистлив. Помню только, что, когда его весной 1981 года арестовали, Козентино сказал, что у Стефано вытащили здоровую занозу. С Козентино был тогда один старик, которого я иногда встречал, некий Панно. Услышав это, он рассмеялся, и сразу было видно, что он вполне согласен с Козентино. Тогда я ничего не понял и не проронил ни слова.

Однако, слушая Козентино, я тогда вспомнил одну вещь, которая произошла незадолго до того. В Семье состоялись выборы. Мне рассказал об этом Саро. Я ему не верил, думая, что это одна из тех дурацких шуток, которые он придумывает от нечего делать. Что значит — выборы? Разве Стефано — депутат парламента, которого можно провалить и выбрать кого-то другого? Саро рассказал, что с ним говорил Иньяцио Пуллара, убеждая его голосовать против Стефано. Это была сильная группа, обладавшая прочными дружескими связями и вне Семьи. Но Саро испугался, сказал, что должен подумать, и они к нему больше не приставали.

Обо всем этом я размышлял в долгие вечера, когда нес охрану виллы, где отдыхало семейство Бушетты. И как раз в новогоднюю ночь, после сытного и вкусного ужина и полбутылки сладкого шампанского, принесенной сторожем вместе с наилучшими пожеланиями от Нино Сальдо, я спросил Саро, чем же кончилась та история с выборами.

— Ах да. Козентино хотел, чтобы в голосовании участвовал также и ты. Разве он тебе ничего не говорил?

Мне никто ничего не говорил. Саро объяснил, что Козентино уверен в моей преданности и знает, что на мой голос можно твердо рассчитывать. Однако остальные напомнили ему о правилах: кто я был такой? Меня даже не знали. Некоторые даже никогда не слыхали моего имени. И в конце концов было решено, чтобы со мной все оставалось по-прежнему. Тем более что Стефано все равно победил.

— А что Стефано предпринял потом? — спросил я. Я был поистине возмущен. На его месте я сразу же избавился бы от этих подлецов. Разве можно спать спокойно, зная, что вокруг люди, желающие тебя любым способом объегорить? Хотя бы и при помощи демократических выборов.

— А почем я знаю? Вроде ничего не предпринял. Ничего не случилось. Все друзья, как и раньше.

Мы выпивали до двух часов ночи, но на сердце у меня не было весело. Меня не покидало предчувствие, что 1981 год, приход которого мы встречали, откупоривая бутылку за бутылкой и пуская пробки в потолок, будет для меня и для многих других проклятым годом.

Так оно и случилось.

XVII

И все же начался год хорошо. Неожиданно пришла большая партия «грязных» денег, которые кое-кто в шутку назвал «мусор». Но это был поистине золотой мусор, потому что купить его можно было за половинную цену, за треть и даже четверть подлинного достоинства, если уж дело было действительно очень рисковое. Случилось так, что в тот момент нашлось не так много желающих приобрести их: кто вообще не занимался такого рода делами, у кого было полно других забот, у кого не было под рукой наличных. В результате весь пирог достался мне и нескольким моим друзьям и мы его поделили между собой.

Я положил денежки в надежное место — спрятал в сейф одного банка, принадлежавшего друзьям в Агридженто. Я их знал через Козентино. Ныне уже покойный Калоджеро Пиццуто, который был родом из Сан Джованни Джемини, лично проводил меня к директору банка, чтобы все было сделано как следует. Когда я, прежде чем вернуться в Палермо, заехал в свое селение, то чувствовал себя всемогущим, как сам господь бог. Пожелай я, за три дня мог бы скупить сотню гектаров хорошей земли и приобрести большой дом на главной улице. Но подобные глупости я не допускал даже в мыслях. Теперь меня там уже почти никто не знает, а те немногие, которые меня время от времени видят, пусть продолжают думать, что я обычный эмигрант — один из тех, что приезжают и уезжают, надеясь провести остаток своих дней, когда выйдут на пенсию, там, где родились.

И в то время как я находился в селении, там случилось то, чего я никак не ожидал. Мой двоюродный брат во что бы то ни стало хотел пригласить меня на воскресный обед. Гостей должно было собраться человек пятнадцать, и я был раздосадован, так как не выношу сутолоки. А кроме того, я уже привык беседовать, кушать и болтать в компании себе подобных. Но поскольку отказаться я не мог, то явился в положенное время. Рядом со мной посадили женщину лет сорока, во всем черном, куму моей двоюродной сестры. Звали ее, как и мою мать, Крочефисса, но все называли Финой или Финуццей. У нее был маленький мальчик, который вел себя за столом так спокойно, словно большой.