Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моя рукопись – утвержденная, одобренная, удостоившаяся всяческих похвал, была отодвинута на неопределенное время. Причину мне никто не сказал, но я подозреваю, что меня обошли юные собратья по писательскому цеху с помощью каких-то вовсе нелитературных, мягко говоря, средств. Раньше я не обратил бы на это никакого внимания, но мне уже скоро восемьдесят лет, хочется опубликовать хотя бы то, что уже написано.
Правда, обещали (в утешение!) выпустить небольшую по объему детскую книжку «Тайна дедушки Игнатия». Однако и ее в последний момент отодвинули на полгода. Вы можете сказать: не нужно брюзжать, нужно радоваться – молодежь в гору пошла! Я и радуюсь. Но куда денешь горемычные мысли: у меня, в отличие от них, времени уже нет…
В молодости я никому не завидовал. Зачем? Думал: я сам кое-что умею, а если и не умею, то научусь в любой момент – стоит мне только по-настоящему захотеть. И сейчас, как мне кажется, я не особо завистлив. Точнее сказать, не честолюбив. Хорошо это или плохо?
Станиславский сказал: умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве. В годы моей молодости это звучало, как заповедь для творческого человека. А что я любил – искусство в себе или себя в искусстве? Писателем, поэтом, художником я собирался стать с детства. И не оттого, что жаждал славы. Просто мне нравилось рисовать, сочинять стихи, какие-то истории. Меня хвалили – и это нравилось тоже. У меня было плохое качество – закомплексованность. Я очень болезненно воспринимал критику, нервничал, начинал сомневаться в себе, бросал свои любимые занятия, правда, ненадолго. Похвалы меня, конечно, воодушевляли, даже простое доброе слово укрепляло мою уверенность в себе. О себе в искусстве я старался не думать, слишком буквально понимая авторитетное назидание: вот есть где-то огромное, во весь горизонт, Искусство, и на его фоне – я, маленький, незаметный, и, скорее всего, бездарный. И только когда я сумел написать несколько картин, сочинил несколько десятков стихов, рассказов и повестей, ставших известными – я оказался в компании профессиональных сибирских писателей и художников. Ужас моих творческих сомнений угас. Только было уже поздно. Опоздал…
Талант – хрупкая вещь. Его, во-первых, нужно в себе найти. А потом беречь, растить, как деревце, обихаживать, набираться как можно больше знаний, которые тому способствуют. Вообще постоянно учиться у жизни, у людей, которые не перестают думать: кто мы, зачем мы, что с нами происходит? Я остался недоучкой, хотя вполне мог закончить Ленинградскую художественную академию имени Репина. Мог познакомиться с питерскими литераторами, художниками, увидеть интересных, талантливых людей – это был бы еще один курс «моих университетов». У меня сформировались бы иные представления о том, каким я должен быть, и что мне делать. Но я от этого отказался: вернулся в родные края, в привычный уклад жизни. Этот уклад и сформировал меня как писателя: мои рассказы, повести, романы, стихи посвящены сибирской глубинке.
Ленинград я вспоминаю часто. Но при этом обнаруживаю, что в деталях город порядком подзабыл. Многие проспекты, улицы и переулки всплывают в зрительной памяти, а в каком они районе и как называются – уже и не вспомнить, я жил там всего-то два с небольшим года.
Хорошо помню, как приехал в Ленинград. Московский вокзал, Невский проспект, троллейбус, остановка «Университет», набережная Невы, сфинксы… Я с трепетом поднимаюсь по лестнице, на которую ступали Репин, Суриков, Серов, Поленов – лучшие русские художники. На ступенях сидят мои ровесники и старательно копируют колонны и арки.
Поступил я в институт без особого труда, учиться начал прилежно. Но вскоре нас увезли в колхоз – убирать урожай. Среди однокурсников оказался один деловитый малый, который разведал, что неподалеку от наших подшефных полей имеется заброшенный дегтярный заводишко, и смекнул: его можно быстро приспособить под производство самогона из картошки и свеклы – и того и другого у нас было в достатке. За пару дней мы усовершенствовали оборудование и наладили выпуск убойного напитка, который все же отдавал запахом дегтя. Никого это, конечно, не смущало. Потом подпольное производство раскрыли, самодеятельные фабриканты, и я в том числе, были повергнуты гонениям. Вплоть до строгого предупреждения: в институте нас оставляют условно, «до первого замечания».
В старой части Ленинграда можно было бродить часами, любуясь этим городом. По этим гранитным плитам, по булыжным мостовым, среди этих же домов ходили едва ли не все российские знаменитости – это делало каждую прогулку путешествием во времени. Все портил только непривычный городской быт: необходимость стирать белье, вечные заботы о еде, как приготовить, каких продуктов подешевле и посытней купить… Дома эти заботы лежали на маме и тете, а здесь надо было все делать самому. Я оказался к этому не приспособлен. Питался в столовых. Приносил в общагу всякие полуфабрикаты, а в свободное время болтался в студенческой компании по Невскому проспекту и подолгу сидел в забегаловках. Стипендии с родительскими добавками не хватало, а подрабатывать я еще не научился.
Послевоенный Ленинград снабжался по особым нормам. По сравнению с моими родными сибирскими краями здесь уже наступил коммунизм. Всего было вдоволь, в том числе и спиртного. Мне полюбился портвейн «Три семерки», был он относительно недорогой, и я стал его тайком попивать. Вино снимало тяжкие для деревенского человека стрессы. Студенты больше любили пиво, которое в те времена числилось «дефицитным». За пивом толпились несметные очереди у пивных ларьков и магазинов. Более спокойно можно было выпить пива в тех же забегаловках. Это, по правде говоря, меня и подвело.
Мы с сокурсником, погуляв по Невскому, отправились в Летний сад. Там в кафе подсели за столик к двум симпатичным девушкам, угостили их шоколадом, а себе заказали пиво. Уж и не припомню, сколько янтарного напитка мы тогда выпили, но кажется, немало. Между тем, девушки собрались уже уходить, и мы пошли их провожать. Одна из них понравилась мне своей простотой, интеллигентностью, стройной фигурой. Я уже начал строить различные планы: как познакомиться с ней поближе, куда пригласить ее завтра.
Выпивши мы были изрядно, и от избытка чувств вели себя более чем раскованно: пели какие-то песни, громче, чем это позволяли приличия, смеялись. Откуда ни возьмись – дружинники вместе с милиционером. Вечер, Невский весь в огнях, никуда не денешься. «Ваши документы!». Изучив наши студенческие билеты, блюститель закона составил Акт о правонарушении (деньги тогда милиционеры не брали!). А моя почти уже состоявшаяся любовь так и не состоялась – девушка ушла, не дождавшись
