Япония, японцы и японоведы - Игорь Латышев

Хотя эти строки и претендуют на откровения, я им все-таки не поверил и не верю до сих пор, ибо то, что было написано Яковом Александровичем о западной общественной жизни, о государственно-монополистическом капитализме Японии, не могло быть плодами сознательного извращения истины: слишком убедительны были авторские выводы, слишком тесно были они увязаны с данными экономической статистики и фактами, да к тому же и слишком много подтверждений находили они в трудах десятков маститых японских ученых-экономистов. Нет, в приведенных выше строках восьмидесятилетний Певзнер в пылу самобичевания и в угоду новым веяниям несправедливо, сгоряча оговорил Певзнера пятидесятилетнего, на трудах которого сложилась целая школа советских экономистов-японоведов. В заявлении о кукише, который он якобы постоянно держал в кармане при написании своих работ, я усмотрел не циничный идейный стриптиз, а всего лишь болезненное проявление нервного стресса, которые случаются у больших ученых в преклонном возрасте под влиянием крутых и больших перемен в окружающем их мире.

Идеологические зигзаги появились в ельцинские годы и в научных трудах другого крупного отечественного японоведа-политолога - Алексея Ивановича Сенаторова, который всегда казался мне человеком вдумчивым, солидным и принципиальным. Ведь это он, Сенаторов, в течение десяти, если не более, лет находился на ответственном посту в Международном отделе ЦК КПСС, возглавляя со второй половины 70-х годов японский сектор этого отдела. Именно он следил тогда за идейно-политическим уровнем печатных публикаций советских японоведов, и не только следил, но нередко менторским тоном давал авторам этих публикаций свои наставления, призванные направлять работу последних в русло ортодоксального марксистско-ленинского учения. Но вот чудо: как только Алексей Иванович оказался отстраненным со своих высоких цековских постов в связи с гонениями ельцинистов на КПСС и крушением Советского Союза, он начал вдруг стыдливо отмежевываться в своих публикациях и от советского прошлого, и от марксистско-ленинской идеологии. В книге и статьях, написанных им в 90-х годах, вдруг неожиданно высветилась пылкая приверженность тем догмам буржуазной демократии Запада, которых он прежде вроде бы на дух не переносил. В его обстоятельных и интересных статьях о деятельности политических партий современной Японии, опубликованных в ежегодниках "Япония" последнего десятилетия, а также в его большой книге "Политические партии Японии: сравнительный анализ программ, организации и парламентской деятельности (1945-1992)", изданной в 1995 году, как темные кляксы на белой скатерти стали появляться авторские реплики об "ускоренным провале экспериментов по построению "реального социализма" в Советском Союзе"171, о "необходимости возвращения нашей страны к многопартийности"172 и о том, что не в пример советскому строю "в Японии, странах Западной Европы, США, Канаде парламентская демократия... доказала свою жизненность и эффективность"173.

В этих брошенных вскользь репликах, явно чуждых прежним политическим взглядам А. И. Сенаторова, высветились его торопливые потуги приспособиться к идеологии пришедших к власти ельцинистов. А стоило ли так спешить и безоглядно отрекаться от своей недавней веры? Разве идеология чубайсов, гайдаров и бурбулисов, этих презренных временщиков, не дискредитировала себя в глазах нашего народа уже к концу 90-х годов?! Что будет делать Сенаторов после ухода клики Ельцина с политической сцены, когда российская "независимая" пресса начнет стыдливо отмежевываться от тех, кто под флагом "демократизации" и "либерализации" общества привел страну к развалу, а народ - к нищете? Откровенно говоря, мне было досадно за такую идеологическую неустойчивость моего коллеги-ученого, уважаемого мной и сегодня за тот вклад, который он внес в отечественное японоведение.

Идеологическая неустойчивость Сенаторова проявилась, кстати сказать, и в фигуре умолчания в отношении территориального спора России с Японией, к которой он прибег сразу же после своего ухода из аппарата ЦК КПСС. Эта фигура умолчания стала особенно заметной на фоне четкой патриотической позиции, занятой на этом участке российско-японских отношений его бывшими коллегами по работе на Старой площади: И. И. Коваленко и А. А. Кошкиным.

Но робкие реверансы Сенаторова в сторону пришедших к власти "демократов" - это еще не самое примечательное из того, что стало наблюдаться в трудах ряда московских японоведов. Куда большие мировоззренческие и методологические кувырки совершили в ельцинские времена некоторые другие мои коллеги по профессии, освещавшие прежде в своих публикациях и служебных записках историю и общественную жизнь современной Японии с общепринятых в то время идеологических позиций. С приходом к власти в нашей стране проамерикански настроенных "демократов-реформаторов" они поспешили забыть свои прежние марксистские публикации и торопливо, без всяких объяснений и самокритики стали осваивать методологию американских японоведов - авторов небезызвестной "теории модернизации" - той самой теории, которую не раз подвергали критике советские востоковеды и японские историки-марксисты в своих работах 60-х - 70-х годов. Но сбрасывать с себя прежнюю идеологическую шкуру и влезать в другую оказалось для таких неофитов делом нелегким, особенно для лиц старшего поколения. В результате их публикации последних лет, написанные в духе слепого следования идеологическим установкам американских и западноевропейских авторов, оказались не более чем посредственными компиляциями, похожими не столько на научные труды, сколько на примитивные сочинения школьников. Примером такого бездарного пересказа трудов зарубежных японоведов могут служить отдельные главы коллективной монографии, изданной в Москве в 1996 году под претенциозным заголовком "Японский феномен". Автор этих глав - Э. В. Молодякова, научный сотрудник отдела Японии Института востоковедения РАН, "прозрев" в одночасье, увидела путь к пониманию закономерностей в развитии японского общества в начетническом изучении публикаций американских и прочих зарубежных социологов, политологов и философов. С умилением стала цитировать она книги М. Вебера, К. Вольферана, П. Бергера, Л. Берталанфи, Ш. Айзенштата и других почитаемых на Западе обществоведов, игнорируя при этом многочисленные труды советских и российских знатоков Японии, посвященные тем же проблемам развития современного японского общества. Как и другие близкие ей по взглядам отечественные почитатели американской политологии, свои рассуждения, заимствованные у заокеанских японоведов, Молодякова стала сопровождать чуждыми русской речи, иноязычными словечками, призванными придать ее рассуждениям этакую солидность и наукоподобие. Чего стоят, например, такие перлы, появившиеся в ее писаниях, как "теллурократические" и "талассократические" государства, "традиция сакральная и традиция профанная", "катализированность" как манера поведения", "эндогенные процессы" и т.п.174 И невдомек этой Молодяковой, что подобная терминология, бездумно надерганная из иностранных книг, никак не соответствует менталитету наших соотечественников, воспитанных в духе совершенно иной идеологии, иного понимания общественных явлений и на иной лексике.