Том 6. Наука и просветительство - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В книге семнадцать пронумерованных глав: «Краткий биографический очерк», «Обзор тем с птичьего полета», «Статистика (пробег по метафизическим константам писателя)» и т. д.: техника словосочетаний, изображение человека, народ и история, пространство, время, «Избыточность и недоговоренность», «Слагаемые языковой игры» и, наконец, «Платонов в контексте» (русской литературы ХX века). Однако предисловие начинается словами: «В этой книге собраны мои статьи, написанные за последние 15 лет…»; автор не маскирует фрагментарности своего текста мнимой монографичностью. Наоборот, он дробит каждую главу-статью на малые параграфы – каждый отталкивается от отдельного (обычно языкового) «факта» или группы фактов. Развернутое оглавление книги представляло бы очень интересный путеводитель по лабиринту «мира Платонова». К сожалению, только «бы»: по необъяснимой беззаботности развернутого оглавления при книге нет, названы только главы, но не параграфы (а указатель приложен именной, но не предметный), и читатель должен с трудом вспоминать, в какой связи возникала в книге та или иная интересная тема. Можно надеяться, что это поправимо: тираж книги – 300 экземпляров, для такой содержательной работы это преступно мало. Подождем переиздания.
ТЕМНЫЕ СТИХИ И ЯСНЫЕ СТИХИ 253
ТРОПЫ В «СЕСТРЕ МОЕЙ – ЖИЗНИ»
Что стихи бывают более ясные и более темные, интуитивно понятно каждому, и обычно при поверхностном рассмотрении стихов между читателями даже не возникает разногласий на этот счет. Особенно когда писатель сам указывает, что с такого-то времени он стремится к неслыханной простоте и понятности. Но сказать, насколько или во сколько раз одно стихотворение яснее или темнее другого, – это, конечно, на одной интуиции невозможно. Здесь нужен анализ, опирающийся на подсчеты. В этом сообщении мы хотели бы сделать пробный шаг в сторону такого анализа.
Стихотворение может быть темным по разным причинам. Прежде всего из‐за ослабления связности текста: скачки мысли от предложения к предложению в стихах, как правило, больше, чем в прозе; это отмечалось не раз, хотя по-настоящему еще не исследовалось. Далее, из‐за ослабления связности внутри предложения: что пастернаковский синтаксис с его пропусками слов представляет здесь особенную сложность, понимали даже первые критики. И наконец, из‐за ослабления точности отдельных слов, то есть из‐за частого употребления слов в переносных значениях. Это тропы, главные из них – метафоры и метонимии с синекдохами, в меньшей степени – гипербола, ирония, эмфаза и, условно, перифраза. Вот только об этом аспекте сложности стихотворной речи мы и будем говорить: к нему легче подойти с подсчетами.
Конечно, трудности на этом пути огромны. Определить, употреблено ли слово в прямом или в переносном значении, часто очень нелегко. Исследователю приходится действовать двусторонними и потому ненадежными движениями: тропы он определяет по несоответствию предполагаемой здравым смыслом картине мира, а подлинную (индивидуальную) картину мира – по отсеву тропов. На каждом шагу он должен решать для себя вопрос, что перед ним: необычное описание обычного мира или точное описание необычного мира? В традиционной поэзии обычно предполагался первый вариант, и все словосочетания, не укладывавшиеся в бытовой здравый смысл, считались переносными выражениями, тропами – аномалиями на уровне языкового строя. Никто не сомневался, что «пламень сердца» – это любовь (метафора плюс метонимия). В авангардной поэзии часто приходится предполагать второй вариант: поэт-сюрреалист с легкостью представит нам мир, где анатомическое сердце в грудной клетке способно гореть настоящим пламенем. В таком случае перед нами аномалии не на уровне языка, а на уровне образного строя (содержания). Если мы будем считать, что в стихотворении Пастернака «Болезни земли» реальна только картина грозы, а все остальное – переносные описательные выражения, или если мы будем считать, что в нем реально присутствуют (хотя бы в сознании поэта) также столбняк, водобоязнь и прочие болезни, то насыщенность стихотворения тропами в первом случае будет заметно больше, а во втором – меньше.
Конечная задача исследователя – реконструировать ту действительность, которую имеет в виду поэт: так называемую авторскую картину мира. Реконструируя ее, мы опираемся в первую очередь на слова, употребленные в прямом значении, а потом применительно к этому истолковываем слова, употребленные в переносном значении. Чем больше слов в прямом значении, тем нам легче.
Вот пример – начало стихотворения Пастернака «Душная ночь». «Накрапывало, – но не гнулись И травы в грозовом мешке, Лишь пыль глотала дождь в пилюлях, Железо в тихом порошке». В прямом значении – 7 знаменательных слов из 12: грозовой воздух, травы не гнулись, накрапывало, тихий дождь падал в пыль. Только это и есть надежная картина. На тропы остается 5 слов из 12, то есть 40%: это «показатель тропеичности» данного отрывка. Следующая строфа: «Селенье не ждало целенья, Был мак, как обморок, глубок, И рожь горела в воспаленьи, И в роже пух и бредил Бог». В прямом значении – только 3 слова, селенье, рожь и мак, три подробности к уже обрисованному пейзажу; на тропы остается 9 слов из 12, т. е. показатель тропеичности – 75%, почти вдвое выше. И, вероятно, каждый согласится, что первую строфу, несмотря на пилюли и порошки, мы воспринимаем как более простую, а вторую, в которой пухнет и бредит Бог, – как более сложную.
Из 14 знаменательных слов, употребленных заведомо в переносном значении, метафорами являются 8: мешок (духота), глотать пилюли и порошок (капли дождя падают в пыль и катятся, как пилюли), ждать целенья, гореть в воспаленьи. Все они без исключения объединены семантикой болезненности. Метонимиями являются четыре слова с той же семантикой: железо (железосодержащее лекарство), пух и бредил Бог
