Анна Каренина - Лев Толстой

поцелует вашу ручку, и все кончится благополучно, - отвечал Вронский.

- Так нынче во Французском!- И, зашумев платьем, она исчезла.

Камеровский поднялся тоже, а Вронский, не дожидаясь его ухода, подал

ему руку и отправился в уборную. Пока он умывался, Петрицкий описал ему в

кратких чертах свое положение, насколько оно изменилось после отъезда

Вронского. Денег нет ничего. Отец сказал, что не даст и не заплатит долгов.

Портной хочет посадить, и другой тоже непременно грозит посадить. Полковой

командир объявил, что если эти скандалы не прекратятся, то надо выходить.

Баронесса надоела, как горькая редька, особенно тем, что все хочет давать

деньги; а есть одна, он ее покажет Вронскому, чудо, прелесть, в восточном

строгом стиле, "genre рабыни Ребекки, понимаешь". С Беркошевым тоже вчера

разбранился, и он хотел прислать секундантов, но, разумеется, ничего не

выйдет. Вообще же все превосходно и чрезвычайно весело. И, не давая товарищу

углубляться в подробности своего положения, Петрицкий пустился рассказывать

ему все интересные новости. Слушая столь знакомые рассказы Петрицкого в

столь знакомой обстановке своей трехлетней квартиры, Вронский испытывал

приятное чувство возвращения к привычной и беззаботной петербургской жизни.

- Не может быть! - закричал он, отпустив педаль умывальника, которым он

обливал свою красную здоровую шею. - Не может быть!- закричал он при

известии о том, что Лора сошлась с Милеевым и бросила Фертингофа. - И он все

так же глуп и доволен? Ну, а Бузулуков что?

- Ах, с Бузулуковым была история - прелесть! - закричал Петрицкий.. -

Ведь его страсть - балы, и он ни одного придворного бала не пропускает.

Отправился он на большой бал в новой каске. Ты видел новые каски? Очень

хороши, легче. Только стоит он... Нет, ты слушай.

- Да я слушаю, - растираясь мохнатым полотенцем, отвечал Вронский.

- Проходит великая княгиня с каким-то послом, на его беду зашел у них

разговор о новых касках. Великая княгиня и хотела показать новую каску...

Видят, наш голубчик стоит. (Петрицкий представил, как он стоит с каской.)

Великая княгиня попросила подать себе каску, - он не дает. Что такое? Только

ему мигают, кивают, хмурятся. Подай. Не дает. Замер. Можешь себе

представить... Только этот... как его... хочет уже взять у него каску... не

дает!.. Он вырвал, подает великой княгине. "Вот это новая", - говорит

великая княгиня. Повернула каску, и можешь себе представить, оттуда бух!

груша, конфеты, два фунта конфет!.. Он это набрал, голубчик!

Вронский покатился со смеху. И долго потом, говоря уже о другом,

закатывался он своим здоровым смехом, выставляя свои крепкие сплошные зубы,

когда вспоминал о каске.

Узнав все новости, Вронский с помощью лакея оделся в мундир и поехал

являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать

несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог

встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем,

чтобы не возвращаться до поздней ночи.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

В конце зимы в доме Щербацких происходил консилиум, долженствовавший

решить, в каком положении находится здоровье Кити и что нужно предпринять

для восстановления ее ослабевающих сил. Она была больна, и с приближением

весны здоровье ее становилось хуже. Домашний доктор давал ей рыбий жир,

потом железо, потом лапис, но так как ни то, ни другое, ни третье не

помогало и так как он советовал от весны уехать за границу, то приглашен был

знаменитый доктор. Знаменитый доктор, не старый еще, весьма красивый

мужчина, потребовал осмотра больной. Он с особенным удовольствием, казалось,

настаивал на том, что девичья стыдливость есть только остаток варварства и

что нет ничего естественнее, как то, чтоб еще не старый мужчина ощупывал

молодую обнаженную девушку. Он находил это естественным, потому что делал

это каждый день и при этом ничего не чувствовал и не думал, как ему

казалось, дурного, и поэтому стыдливость в девушке он считал не только

остатком варварства, но и оскорблением себе.

Надо было покориться, так как, несмотря на то, что все доктора учились

в одной школе, по одним и тем же книгам, знали одну науку, и несмотря на то,

что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в доме

княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор

один знает что-то особенное и один может спасти Кити. После внимательного

осмотра и постукиванья растерянной и ошеломленной от стыда больной

знаменитый доктор, старательно вымыв свои руки, стоял в гостиной и говорил с

князем Князь хмурился, покашливая, слушая доктора. Он, как поживший, не

глупый и не больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту

комедию, тем более что едва ли не он один вполне понимал причину болезни

Кити. "То-то пустобрех", - думал он, применяя в мыслях это название из

охотничьего словаря к знаменитому доктору и слушая его болтовню о признаках

болезни дочери. Доктор между тем с трудом удерживал выражение презрения к

этому старому баричу и с трудом спускался до низменности его понимания. Он

понимал, что с стариком говорить нечего и что глава в этом доме - мать. Пред

нею-то он намеревался рассыпать свой бисер. В это время княгиня вошла в

гостиную с домашним доктором. Князь отошел, стараясь не дать заметить, как

ему смешна была вся эта комедия. Княгиня была растеряна и не знала, что

делать. Она чувствовал себя виноватою пред Кити.

- Ну, доктор, решайте нашу судьбу, - сказала княгиня. - Говорите мне

всь. - "Есть ли надежда?" - хотела она сказать, но губы ее задрожали, и она

не могла выговорить этот вопрос. - Ну что, доктор?..

- Сейчас, княгиня, переговорю с коллегой и тогда буду иметь честь

доложить вам свое мнение.

- Так нам вас оставить?

- Как вам будет угодно.

Княгиня, вздохнув, вышла.

Когда доктора остались одни, домашний врач робко стал излагать свое

мнение, состоящее в том, что есть начало туберкулезного процесса, но... и т.

д. Знаменитый доктор слушал его и в середине его речи посмотрел на свои

крупные золотые часы.

- Так, - сказал он. - Но...

Домашний врач замолк почтительно на середине речи

- Определить, как вы знаете, начало туберкулезного процесса мы не

можем; до появления каверн нет ничего определенного. Но подозревать мы

можем. И указание есть: дурное питание, нервное возбуждение и прочее. Вопрос

стоит так: при подозрении туберкулезного процесса что нужно сделать, чтобы

поддержать питание?

- Но, ведь вы знаете, тут всегда скрываются нравственные, духовные

причины, - с тонкою улыбкой позволил себе вставить домашний доктор.

- Да, это само собой разумеется, - отвечал знаменитый доктор, опять

взглянув на часы. - Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо все

еще кругом объезжать? - спросил он. - А! поставлен. Да, ну так я в двадцать

минут могу быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать

питание и исправить нервы. Одно в связи с другим, надо действовать на обе

стороны круга.

- Но поездка за границу? - спросил домашний доктор.

- Я враг поездок за границу. И изволите видеть: если есть начало

туберкулезного процесса, чего мы знать не можем, то поездка за границу не

поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и не

вредило.

И знаменитый доктор изложил свой план лечения водами Соденскими, при

назначении которых главная цель, очевидно, состояла в том, что они повредить

не могут.

Домашний доктор внимательно и почтительно выслушал.

- Но в пользу поездки за границу я бы выставил перемену привычек,

удаление от условий, вызывающих воспоминания. И потом матери хочется, -

сказал он.

- А! Ну, в этом случае, что ж, пускай едут; только повредят эти

немецкие шарлатаны... Надо, чтобы слушались... Ну, так пускай едут.

Он опять взглянул на часы.

- О! уже пора, - и пошел к двери.

Знаменитый доктор объявил княгине (чувство приличия подсказало это),

что ему нужно видеть еще раз больную.

- Как! еще раз осматривать!- с ужасом воскликнула мать.

- О нет, мне некоторые подробности, княгиня.

- Милости просим.

И мать, сопутствуемая доктором, вошла в гостиную к Кити. Исхудавшая и

румяная, с особенным блеском в глазах вследствие перенесенного стыда, Кити

стояла посреди комнаты. Когда доктор вошел, она вспыхнула, и глаза ее