Анна Каренина - Лев Толстой

покорно.

Он говорил учтиво, почтительно, но так твердо и упорно, что она долго

не могла ничего ответить.

- Это дурно, что' вы говорите, и я прошу вас, если вы хороший человек,

забудьте, что' вы сказали, как и я забуду, - сказала она наконец.

- Ни одного слова вашего, ни одного движения вашего я не забуду никогда

и не могу...

- Довольно, довольно!- вскрикнула она, тщетно стараясь придать строгое

выражение своему лицу, в которое он жадно всматривался. И, взявшись рукой за

холодный столбик, она поднялась на ступеньки и быстро вошла в сени вагона.

Но в этих маленьких сенях она остановилась, обдумывая в своем воображении

то, что было. Не вспоминая ни своих, ни его слов, она чувством поняла, что

этот минутный разговор страшно сблизил их; и она была испугана и счастлива

этим. Постояв несколько секунд, она вошла в вагон и села на свое место. То

волшебное напряженное состояние, которое ее мучало сначала, не только

возобновилось, но усилилось и дошло до того, что она боялась, что всякую

минуту порвется в ней что-то слишком натянутое. Она не спала всю ночь. Но в

том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было

ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и

возбуждающее. К утру Анна задремала, сидя в кресле, и когда проснулась, то

уже было бело, светло и поезд подходил к Петербургу. Тотчас же мысли о доме,

о муже, о сыне и заботы предстоящего дня и следующих обступили ее.

В Петербурге, только что остановился поезд и она вышла, первое лицо,

обратившее ее внимание, было лицо мужа. "Ах, боже мой! отчего у него стали

такие уши?" - подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру

и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой

шляпы. Увидав ее, он пошел к ней навстречу, сложив губы в привычную ему

насмешливую улыбку и прямо глядя на нее большими усталыми глазами. Какое-то

неприятное чувство щемило ей сердце, когда она встретила его упорный и

усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим. В особенности

поразило ее чувство недовольства собой, которое она испытала при встрече с

ним. Чувство то было давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние

притворства, которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не

замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознала его.

- Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы,

сгорал желанием увидеть тебя, - сказал он своим медлительным тонким голосом

и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над

тем, кто бы в самом деле так говорил,

- Сережа здоров? - спросила она.

- И это вся награда, - сказал он, - за мою пылкость ? Здоров, здоров...

XXXI

Вронский и не пытался заснуть всю эту ночь. Он сидел на своем кресле,

то прямо устремив глаза вперед себя, то оглядывая входивших и выходивших, и

если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом

непоколебимого спокойствия, то теперь он еще более казался горд и

самодовлеющ. Он смотрел на людей, как на вещи. Молодой нервный человек,

служащий в окружном суде, сидевший против него, возненавидел его за этот

вид. Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал

его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский

смотрел на него все так же, как на фонарь, и молодой человек гримасничал,

чувствуя, что он теряет самообладание под давлением этого непризнавания его

человеком.

Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем, не потому,

чтоб он верил, что произвел впечатление на Анну, - он еще не верил этому, -

но потому, что впечатление, которое она произвела на него, давало ему

счастье и гордость.

Что из этого всего выйдет, он не знал и даже не думал. Он чувствовал,

что все его доселе распущенные, разбросанные силы были собраны в одно и с

страшною энергией были направлены к одной блаженной цели. И он был счастлив

этим. Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она,

что все счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в том,

чтобы видеть и слышать ее. И когда он вышел из вагона в Бологове, чтобы

выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей

то самое, что он думал. И он рад был, что сказал ей это, что она знает

теперь это и думает об этом. Он не спал всю ночь. Вернувшись в свой вагон,

он не переставая перебирал все положения, в которых ее видел, все ее слова,

и в его воображении, заставляя замирать сердце, носились картины возможного

будущего.

Когда в Петербурге он вышел из вагона, он чувствовал себя после

бессонной ночи оживленным и свежим, как после холодной ванны. Он остановился

у своего вагона, ожидая ее выхода. "Еще раз увижу, - говорил он себе,

невольно улыбаясь, - увижу ее походку, ее лицо; скажет что-нибудь, поворотит

голову, взглянет, улыбнется, может быть". Но прежде еще, чем он увидал ее,

он увидал ее мужа, которого начальник станции учтиво проводил между толпою.

"Ах, да! муж!" Теперь только в первый раз Вронский ясно понял то, что муж

было связанное с нею лицо. Он знал, что у ней есть муж, но не верил в

существование его и поверил в него вполне, только когда увидел его, с его

головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он

увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.

Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго

самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного выдающеюся спиной, он

поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы

человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом

источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду. Походка

Алексея Александровича, ворочавшего всем тазом и тупыми ногами, особенно

оскорбляла Вронского. Он только за собой признавал несомненное право любить

ее. Но она была все та же; и вид ее все так же, физически оживляя, возбуждая

и наполняя счастием его душу, подействовал на него. Он приказал подбежавшему

к нему из второго класса немцу-лакею взять вещи и ехать, а сам подошел к

ней. Он видел первую встречу мужа с женою и заметил с проницательностью

влюбленного признак легкого стеснения, с которым она говорила с мужем. "Нет,

она не любит и не может любить его", - решил он сам с собою.

Еще в то время, как он подходил к Анне Аркадьевне сзади, он заметил с

радостью, что она чувствовала его приближение и оглянулась было и, узнав

его, опять обратилась к мужу.

- Хорошо ли вы провели ночь? - сказал он, наклоняясь пред нею и пред

мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на

свой счет и узнать его или не узнать, как ему будет угодно.

- Благодарю вас, очень хорошо, - отвечала она.

Лицо ее казалось усталым, и не было на нем той игры бросившегося то в

улыбку, то в глаза оживления; но на одно мгновение при взгляде на него

что-то мелькнуло в ее глазах, и, несмотря на то, что огонь этот сейчас же

потух, он был счастлив этим мгновением. Она взглянула на мужа, чтоб узнать,

знает ли он Вронского. Алексей Александрович смотрел на Вронского с

неудовольствием, рассеянно вспоминая, кто это. Спокойствие и самоуверенность

Вронского здесь, как коса на камень, наткнулись на холодную самоуверенность

Алексея Александровича.

- Граф Вронский, - сказала Анна.

- А! Мы знакомы, кажется, - равнодушно сказал Алексей Александрович,

подавая руку. - Туда ехала с матерью, а назад с сыном, - сказал он,

отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. - Вы, верно, из

отпуска? - сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным

тоном:- Что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?

Обращением этим к жене он давал чувствовать Вронскому, что желает

остаться один, и, повернувшись к нему, коснулся шляпы; но Вронский обратился

к Анне Аркадьевне:

- Надеюсь иметь честь быть у вас, - сказал он.

Алексей Александрович усталыми глазами взглянул на Вронского.

- Очень рад, - сказал он холодно, - по понедельникам мы принимаем. -

Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене:- И как хорошо, что у меня

именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя, и что я мог показать тебе

свою нежность, - продолжал он тем же шуточным тоном.

- Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, -

сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов