Вредность не порок - Лариса Ильина

— Так вы утверждаете, что незнакомы с этим человеком?

Я в десятый раз кивнула и опечалилась. Молодой человек в штатском печалился вместе со мной, удрученно подперев голову рукой и вздыхая. Который час, вертясь на неудобном колченогом стуле, я честными глазами моргала на прилипчивого следователя, тщетно стараясь сообщить ему нечто, что удовлетворит наконец-то его неуемное любопытство.

Кабинет, стул и люди, задающие вопросы, менялись несколько раз, столько же раз меня любезным голосом просили сообщить все, что может быть полезным для раскрытия преступления, столько же раз благодарили за сообщенные сведения, и все начиналось заново.

Периодически я сталкивалась где-нибудь с тоскующей Надькой, мы обменивались жалобными вздохами и вновь скрывались за разными дверями. Иногда возникал участковый, ободряюще улыбался, хлопал меня по плечу и советовал потерпеть еще немного, ничего не поделаешь, следствие должно учитывать все возможные версии. Часа через четыре мы наконец встретились с Надькой в коридоре.

— Я отпросилась покурить, — нервно сообщила мне Надежда, — не могу больше…

Я отпросилась по несколько другой причине, однако обе версии позволяли нам уединиться в туалете, что мы, собственно, и проделали.

— Что ж ты не куришь? — поинтересовалась я, усмехнувшись.

Между нами, Надька не курила вовсе, просто врожденная скромность не позволила ей выдвинуть другую уважительную причину. Она раздраженно заявила:

— После такого и закуришь, и запьешь…

— Точно… — согласилась я. — Ты что рассказывала-то? Ты мужика-то этого.., убитого.., узнала?

Надька передернула плечами и кивнула:

— Господи, как не узнать… Я ж с ним танцевала…

Только он был в зеленом пиджаке. А сейчас в одной рубашке. Ой, мамочки, — запричитала вдруг она, схватившись за виски руками, — сниться он мне теперь будет, ох, чую, что будет. Горло его в глазах стоит…

Она снова заныла, я уточнила:

— А что его горло?

— Как что? — всплеснула Надежда руками. — Перехвачено горло отсюда досюда… Весь кровью залит до самых коленок…

— Да? — ужаснулась я, только сейчас сообразив, что добросердечный участковый, пожалев мои нервы, показал мне одно лишь лицо. — Я, честно сказать, подумала, что его задушили или чего в этом роде…

— Задушили… Я Игнатьевичу говорю: «Он в зеленом пиджаке?» — «В зеленом? — говорит. — Да нет, вроде нету пиджака, сама вот смотри…» Да простыню и откинул.

А там… Ой, плохо мне, Стаська, ей-богу, плохо. Рубашка вся как есть залита, и горло перехвачено, словно мясник рубил. Простыню Игнатьич прикрыл, да не натянул, как было, так она вся вмиг промокла…

Пару минут мы с Надеждой поплакали друг у дружки на плече, но меня надолго не хватило.

— Ты что рассказывала следователю?

— Что спрашивал, то и рассказывала. Что отмечали день рождения в «Магии», убитый подошел, пригласил.

А как звать, не знаю. Он, может, и говорил, да на черта мне его имя сдалось? Только кажется мне, что, кто он, им и без меня хорошо известно. Допытывались, почему он у Ирки на крыльце оказался. Это и я сама хотела бы знать.

Но больше всего мне хотелось бы знать, куда сама Ирка подевалась. Ума не приложу. Тебе Петр Игнатьевич сказал что-нибудь?

— Про Ирку нет… В доме все убрано, словно она куда собралась. Ты ж Ирку знаешь, она может потихоньку в город смотаться, никого не дергая. Только вот зачем?

Мне она ни слова не сказала. И вообще я к ней вечером зайти хотела. Она сказала, что узнала кое-что интересное…

— А что?

— Так откуда ж мне знать? У меня тогда голова разрывалась, света белого не видела… До расспросов ли мне было? А она говорит, зайди вечером… И на Юру этого косит… Но она такая радостная была… Ну ты понимаешь… На коленках у него сидела.

Надька усмехнулась:

— Я ее радость тоже заметила… Трудно было не заметить. Она на этого Юру словно с цепи сорвалась. И тот тоже рад стараться. На веранду вышла, гляжу — батюшки, пустилась наша Ирина Захаровна во все тяжкие…

Я пожала плечами. У Ирки своя голова на плечах, насколько я успела узнать подругу, довольно умная. Не думаю, что Ирка наделает глупостей. Только вот неплохой сюрприз будет ее ожидать, когда она вернется.

— Как ты считаешь, — прервала мои размышления Надежда, — не могло быть так, что этот.., ну тот, что был в зеленом пиджаке, пришел к ним, а этот Юра — приревновал или еще чего?..

— Мне это тоже в голову приходило, — созналась я, — только объясни мне, с чего он сюда приехал и как узнал, где Ирка живет? Скорее можно предположить, что он тебя бы разыскивал… Слушай, может, Ирка дома? Я имею в виду в городской квартире?

— Действительно, — оживилась Надежда, — я об этом не подумала… Надо следователю сказать… Пойдем!

— Подожди, — ухватила я ее за руку, — я тебе еще не все рассказала…

Коротко изложив подружке свои ночные злоключения, я умолчала лишь о Ефиме. Я дала ему слово о камнях не говорить никому, как бы мне ни хотелось посоветоваться с Надькой, нарушить слово я не могла. Когда я закончила рассказ, на Надьку было страшно глядеть.

Губы тряслись, и сама она сделалась белая, словно полотно.

— И кто это был?

— Не знаю… Темно же было…

— А это не…

— Не Ефим, не Юра, не Коля. Говорю, не знаю…

— А ты… — робко поинтересовалась Надька, — ничего не перепутала?

Почему, интересно, все считают, что я страдаю галлюцинациями? Я, конечно, не спорю, темно было. Очень даже темно, ну и что? Я же не сумасшедшая, чтобы не понять, что мужики что-то зарывают. Зачем нормальным людям идти копать на чужой участок? У них свой собственный — обходить замучаешься. Так.., на чужом копают, если не хотят копать на своем… Мудро, ничего не скажешь…

— Стаська, — вдруг толкнула меня под руку Надька, — оглохла, что ли? Что делать, спрашиваю, будешь? Может, следователю расскажешь?

Любовь к милиции развита у Надежды безмерно. Она всегда утверждала, что это оттого, что ее прадедушка по маминой линии при последнем царе служил в Петербурге жандармом, оставаясь при этом порядочным человеком и отличным семьянином. Однако, по моему разумению, просто Надежда при всей своей внешней суровости отчаянная трусиха.

— Не рви душу, — вздохнула я, — не знаю, что делать…

Как думаешь, что я скажу, когда меня спросят, как я там ночью оказалась?

Надька задумалась.

— Вот что. Давай вернемся домой и сходим туда. А потом, если что, скажем участковому…

— А если он спросит, почему сразу не рассказала?

— Скажешь, в шоке была. Ты была?

— Была…

— Вот и ладно!

Мы вышли в коридор, где сразу наткнулись на следователя. Он томился возле окна, увидев нас, оживился и сказал:

— Нам надо уточнить еще кое-какие детали… — и расплылся, как блин на масленицу.

Солнце уже сползало в закат, когда старый синий «жигуленок» подкатил к Горелкам, и Петр Игнатьевич поинтересовался:

— Девчата, где вас высадить-то?

— Здесь, — дружно ответили мы с Надеждой, — немного прогуляемся…

Сидеть уже не было никакого терпения, болел позвоночник, а желудок выбился из сил подавать сигналы о своей близкой кончине. Участковый притормозил, кряхтя, мы вылезли наружу, поблагодарив его за то, что привез обратно. Утром нас увозили отсюда с большим энтузиазмом и желанием, когда наконец отпустили, оказалось, что доблестная милиция вся, как один, занята срочными и неотложными делами.

— Вы б заглянули ко мне домой на пару минут, а? — высунулся в окно Петр Игнатьевич и заискивающе улыбнулся. — Потолкуем чуток, а то ведь все недосуг было…

Ему-то, может быть, и недосуг было, а я наговорила на месяц вперед. Но не уважить участкового было нельзя, надо отдать ему должное — в отделении он всячески старался ускорить процесс и избавить нас от лишней суеты.

— Петр Игнатьевич, — жалостливо затянула Надька, — кушать хочется, сил нет…

— Да я вас, девчата, накормлю…

— Что вы, Петр Игнатьевич, — встряла я, опасаясь, что Надежда согласится, — не надо. Мы сейчас быстренько перекусим и к вам зайдем. Мне хоть переодеться, я ж весь день в халате…

Участковый бодро кивнул и уехал. Мы с Надькой переглянулись и дружно вздохнули.

— Витька меня убьет, — ныла Надька, обреченно шлепая по укатанной грунтовке, — ты его знаешь…

Витьку я знала. Он был старшим Надькиным братом, причем старшим настолько, что это позволяло ему обращаться с сестрой как с дочерью. У Витьки были две собственные дочки, старшая всего на три года младше Надежды, поэтому никакого различия между ними он не делал. Именно в доме брата проводила все лето Надежда, тогда в семействе Зусек образовывалось, включая Витькину жену Свету, сразу четыре представительницы прекрасного пола, доводившие иной раз мужика до нервного припадка. Поэтому в обращении со слабой половиной человечества Виктор был неизменно суров, и, конечно, такое происшествие, как сегодняшнее, просто так он сестренке не спустит.