Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

Рать Курбского одержала блестящую победу над ливонскими рыцарями. Магистр Кетлер с девятью полками встал верстах в пятидесяти от города Вейсенштейна, среди болот. Курбский пошёл прямо на врага, полагаясь на неожиданность удара. Целый день русское войско пробиралось сквозь болота, увязая в топкой грязи. Курбский сам пишет, что если бы немцы в этот момент напали на него, то побили бы в пух и прах, хотя бы имели войска втрое меньше; а русская рать уступала в численности войску Кетлера — под началом Курбского было всего 5000 ратников. Но, к счастью, рыцари ждали врага в широком поле, за болотами.

Наступила ясная ночь, непривычная для москвичей (восхищённый Курбский пишет, что в приморских странах ночи бывают особенно ярки). Дав роздых коням, русские в полночь ударили на рыцарский лагерь. Около двух часов продолжалась перестрелка. Наконец к Курбскому подоспели подкрепления, и князь бросил в бой все силы. Рыцари не выдержали натиска и побежали. Их гнали до глубокой реки, где и произошёл окончательный разгром: под тяжестью людей и лошадей единственный мост через реку обрушился, и рыцарям пришлось выбирать между смертью и пленом. Большинство выбрало смерть — «до конца погибли», пишет Курбский. Когда блеснула заря, орденского войска уже не существовало: вместе с магистром спаслись немногие. А у русских было убито всего 15 боярских детей и несколько десятков простых воинов.

Это сражение стало предвестником конца Ливонского ордена.

Между тем победитель оказался в рядах открытых противников царя. Начавшиеся опалы своей братии бояр Курбский встретил в штыки. «Почто, — пенял ему Грозный, — имея в синклите (боярской думе. — С. Ц.) пламень палящий, не погасил еси, но паче разжёг еси? Где тебе подобало советом разума своего злодейственный совет исторгнути, ты же только больше плевелами наполнил еси!» Судя по всему, Курбский выступал против наказания бояр, пытавшихся убежать в Литву, ибо для него отъезд был законным правом независим ого вотчинника, этаким боярским Юрьевым днём. Иван очень скоро дал почувствовать ему своё неудовольствие. В 1563 году Курбский вместе с другими воеводами возвратился из полоцкого похода. Но вместо отдыха и наград царь отправил его на воеводство в Юрьев (Дерпт), дав на сборы всего месяц.

После нескольких успешных стычек с войсками Сигизмунда осенью 1564 года Курбский потерпел серьёзное поражение под Невелем. Подробности сражения известны в основном по литовским источникам. Русские вроде бы имели подавляющее численное превосходство: 40 000 против 1500 человек (Иван обвиняет Курбского, что он не устоял с 15 000 против 4000 неприятелей, и эти цифры, кажется, вернее, так как царь не упустил бы случай попрекнуть неудачливого воеводу большей разницей в силах). Узнав о силах неприятеля, литовцы ночью развели множество огней, чтобы скрыть свою малочисленность. Наутро они построились, прикрыв фланги речушками и ручьями, и стали ждать нападения. Вскоре показались московиты — «их было так много, что наши не могли окинуть их взором». Курбский вроде бы подивился смелости литовцев и пообещал одними нагайками загнать их в Москву, в плен. Сражение продолжалось до самого вечера. Литовцы устояли, перебив 7000 русских. Курбский был ранен и поостерегся возобновлять бой; на следующий день он отступил.

Бегство

В апреле 1564 года истекал годовой срок службы Курбского в Ливонии. Но царь почему-то не спешил отозвать юрьевского воеводу в Москву, или тот сам не торопился ехать. Однажды ночью Курбский вошёл в покои жены и спросил, чего она желает: видеть его мёртвого перед собой или расстаться с ним живым навеки? Застигнутая врасплох женщина, тем не менее, собрав душевные силы, отвечала, что жизнь мужа для неё дороже счастья. Курбский простился с ней и девятилетним сыном и вышел из дома. Верные слуги помогли ему «на своей вые» перебраться через городскую стену и достичь условленного места, где беглеца ожидали осёдланные лошади. Уйдя от погони, Курбский благополучно пересёк литовскую границу и остановился в городе Вольмаре.

Все мосты были сожжены. Обратная дорога была закрыта для него навеки.

Позднее князь писал, что спешка вынудила его бросить семью, оставить в Юрьеве все имущество, даже доспехи и книги, которыми он весьма дорожил: «всего лишён бых, и от земли Божия тобою (царём. — С. Ц.) туне отогнан бых». Однако гонимый страдалец лжёт. Сегодня мы знаем, что его сопровождали двенадцать всадников, на три вьючные лошади была погружена дюжина сумок с добром и мешок золота, в котором лежало 300 злотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44 московских рубля — огромная сумма по тем временам. Для слуг и злата лошади нашлись, для жены и ребёнка — нет. Курбский брал с собой только то, что могло ему понадобиться; семья для него была не более чем ненужной обузой. Зная это, оценим по достоинству патетическую сцену прощания!

Иван оценил поступок князя по-своему, кратко и выразительно: «Собацким изменным обычаем преступил крестное целование и ко врагам христианства соединился еси». Курбский категорически отрицал наличие в своих действиях измены: по его словам, он не бежал, а отъехал, то есть просто реализовал своё святое боярское право на выбор господина. Царь, пишет он, «затворил еси царство Русское, сиречь свободное естество человеческое, яко во адовой твердыне; и кто бы из земли твоей поехал… до чужих земель… ты называешь того изменником; а если изымают на пределе (границе), и ты казнишь различными смертями».

Не лучше обстоит дело и с исторической апологией боярского права на отъезд. Действительно, в удельное время князья в договорных грамотах признавали отъезд законным правом боярина и обязались не держать нелюбья на отъездчиков. Но ведь последние переезжали из одного русского удельного княжества в другое, отъезды были внутренним процессом перераспределения служилых людей между русскими князьями. Ни о какой измене здесь не могло идти и речи. Однако с объединением Руси ситуация изменилась. Теперь отъехать можно было только в Литву или Орду, и московские государи с полным основанием стали вменять отъезды в измену. Да и сами бояре уже начали смутно прозревать истину, если безропотно соглашались нести наказание в случае поимки и давать «проклятые записи» о своей вине перед государем.

Но дело даже не в