Первое правило королевы - Татьяна Устинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Катя хотела забрать маму в Питер, знала, что без отца в Белоярске она жить не сможет, и мама согласилась – даже несмотря на Митьку.
«Может, мы его уговорим, Катенька, – все повторяла она, – он с нами поедет. Найдем там ему работу какую-нибудь. А? Вдруг уговорим?»
Катя соглашалась, хотя совершенно точно знала, что Митька никогда и никуда с ними не поедет. Зачем-то маме непременно нужно было повидаться с Инной Селиверстовой – Катя ее немного опасалась. Она была красива, остра на язык и, кажется, очень умна. Мама все повторяла, что «папа просил», а о чем просил, не говорила, да Катя особенно и не спрашивала.
Отца не вернешь – и не имеет значения, о чем он просил или не просил. Никогда и ничего не вернется – ни летний луг, ни отдыхающее поле с ромашками, ни разленившийся от жары Енисей, ни запах только что расколотого березового полешка.
Мама велела, и Катя шепнула Инне, чтобы та приезжала в Митькину квартиру. Мама собрала какие-то бумаги и потащилась туда – одна, в метель, даже шофера не вызвала потому, что была теперь не женой, а вдовой губернатора, – и больше Катя ее не видела. Ей только казалось, что видела – ее сознание проделывало немыслимые выкрутасы. Ей чудилось, что она поднимается по лестнице в Митькину квартиру, входит в прихожую, видит полоску жидкого света из кухни, но почему-то не идет на этот свет, а идет дальше в комнату, уверенная, что увидит там Генку и ту, с зелеными ягодицами и фиолетовыми волосами, и знает, что сейчас она его убьет, и ей полегчает. В руке у нее пистолет, похожий на детский игрушечный. Она поднимает руку, не целясь – зачем, она и так знает, что убьет! Пистолет отрывисто вздыхает, его сильно дергает вверх, и Катя видит, именно видит, как летит пуля, разрывая воздух, подрагивая от нетерпения. Но в комнате нет Генки. Там почему-то мама, которая падает замертво, как только пуля долетает и впивается в нее.
Мама умерла от сердечного приступа. Так сказал дядя Сережа Якушев. Не было никакой пули.
Не было, не было, Кате только почудилось, что была!
Под вечер прилетел Генка. Она даже сначала не поверила, что он прилетел. Он поселился в гостинице, был деловит и озабочен и не называл ее дурой – вызвался помочь с мамой, сказал, что им надо серьезно поговорить. Катя не могла говорить, она ничего не могла, да и сознание плавало отдельно от тела, хоть и довольно близко, но все же не настолько, чтобы Катя могла понимать и внятно отвечать на вопросы.
Бабушка всегда говорила отцу, что она «слабенькая», что пошла в «материну породу, а не в нашу, мухинскую».
Хорошо, что ей удалось уйти. На морозе в темноте сознание незаметно вползло обратно в мозг, и теперь она чувствовала себя немного лучше.
Вот кусты, жесткие и ледяные, даже сквозь перчатку. Вот доски под ногами, засыпанные нетоптаным снегом. Вот впереди чернота – что там, непонятно, но это даже хорошо, что непонятно, потому что Катя не могла больше видеть то, что понятно и привычно. Ей казалось, что, если она выберется на освещенную и людную улицу, с магазинами и автобусными остановками, ей тут же придет конец.
За серым забором глухо залаяла собака, пробежала, гремя цепью.
– Альма? – с надеждой спросила Катя и приостановилась. Собака опять залаяла, хрипло, сердито.
– Не сердись, – губами в забор сказала Катя, – у меня мама умерла. А собака уже давно умерла. От старости.
Потом она опять пошла. Только теперь ей все время чудилось, что за ней кто-то идет, топает сапогами. Ока несколько раз оглянулась, но никого не увидела. Собака, оставшаяся далеко позади, опять залаяла, и Катя поняла, что там все же кто-то есть – раз собака на него лает.
Она постояла и подумала, не вернуться ли ей, не посмотреть ли, на кого лает собака, но не решилась. Вместе с сознанием в мозг вернулся страх, ожил, зашевелился и потихоньку пополз по телу. Еще несколько минут назад ей было все равно, а тут вдруг оказалось, что нет.
Она оглядывалась, всматривалась в густые тени за спиной, потом заспешила и только усилием воли заставляла себя не бежать. Ей очень захотелось добраться до какой-нибудь освещенной улицы, с автобусными остановками и булочными, но впереди не было ничего похожего. Только фонарь на углу – желтый, раскачивающийся на скрипучей проволоке. Луч то падал на темные елки, то откатывался от них, и снег лежал теперь густо и плотно, только узенькая тропинка осталась. Настолько узенькая, что полами шубы Катя все время осыпала целые пласты снега, которые обрушивались в ее питерские ботинки, предназначенные для сырых европейских тротуаров, а не для белоярской зимы.
Господи, куда она забрела?! И как она сюда забрела?! И как станет выбираться?!
Теперь она точно знала, что сзади кто-то есть, она слышала отчетливое бормотание, словно шедший сзади сердился, что ему пришлось забраться из-за нее так далеко. Она была уверена, что он идет, чтобы убить ее, чтобы не осталось больше никого – ни отца, ни мамы, ни Митьки, ни ее, Кати.
Почему-то в этот момент она поняла, что умирать не хочет, не хочет и боится и отдала бы все на свете, чтобы только оказаться на улице, рядом с булочной или автобусной остановкой.
Шаги приближались, словно тот решился на что-то и решился именно сейчас, когда даже фонарь на скрипучей проволоке остался далеко позади.
Катя побежала, хотя понимала, что бежать нельзя – паника, вышедшая из-под контроля, убьет ее и без помощи того, кто подбирался к ней сзади. Полы шубы мели по сугробам, мешали бежать, да и вообще она никогда не была спортивной.
Дура, говорил ей Генка, дура деревенская. Хоть бы теннисом занялась или в спортзал ходила. Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь, что сейчас модно вести здоровый образ жизни? Откуда ты свалилась на мою голову?!
Она и вправду чуть не упала, нелепо замахала руками, удержалась и побежала опять. Платок свалился с головы, она не стала его поднимать. Кровь, которой вдруг стало слишком много, колотила и распирала горло и лоб, не давала дышать и соображать.
Она не знала, сколько времени прошло, сколько она бежала по узкой тропинке, молча, поминутно спотыкаясь и черпая ботинками снег, когда впереди снова залаяла собака, злобно, громко, и Катя поняла, что, раз за забором есть собака, значит, там есть и люди, не может собака жить без людей, она тогда с голоду умрет, как умирала Альма, когда ее спас Катин брат.
Собака лаяла громко и злобно, захлебывалась, гремела цепью совсем близко. Но как попасть туда, к ней, за высоченный, до неба, черный частокол, когда торопливые шаги, скрип снега, различимый даже сквозь собачий лай, за спиной все ближе и ближе?! Поминутно оглядываясь в темноту, Катя нелепо подпрыгнула, упала, ладони поехали по доскам, и перчатка потерялась в снегу. Она не допрыгнет – смешно даже думать об этом! А если и допрыгнет, ни за что не сможет подтянуться, чтобы перетащить себя на ту сторону забора, где так страшно и обнадеживающе рычит и захлебывается большой пес.
Потом она увидела калитку, узкую, сибирскую, под жестяным козырьком. Снег возле нее был подчищен и, кажется, даже выметен метлой, и Катя уверилась, что за забором живут, а раз живут, то спасут ее!
Конечно, калитка была заперта. Катя толкнулась раз, другой, пес залаял с остервенением. Загремела щеколда, но калитка не открывалась. Катя стала стучать, поминутно оглядываясь назад, а потом снова навалилась на холодные лиственничные доски, всем телом навалилась, потому что знала, что это – ее последний шанс, и доски вдруг словно провалились под ее весом. Катя ахнула, полетела вперед головой, рухнула плашмя на живот, и нестерпимый свет ударил ей в мозг такой яркий, что она моментально ослепла. Почему-то он был прямо на уровне ее глаз, так что нельзя было ни увернуться, ни закрыться. Собака захлебывалась рядом.
Катя встала на четвереньки и ледяной мокрой рукой заслонила глаза, которые насквозь, до самого мозга, протыкал сильный свет. Заслонила и тут поняла, что попалась. Прямо перед ней, спиной к свету, стоял кто-то огромный – черная тень.
Катя тоненько заскулила, отползла и ткнулась лбом в холодный забор.
Вот и все. Сейчас они все встретятся – мама, папа и Катя, – и она спросит наконец-то, как же это получилось.
* * *– Зачем ты пришел?
– Я забыл у тебя свои сигареты.
– Так ты за сигаретами пришел?
– Ну конечно.
– Напрасно. Я их давно все выкурила.
– Ты же не куришь.
– Я специально постаралась.
– А зажигалка?..
– Выбросила.
– Зачем?
– В ней кончился газ, свет и вода.
Кажется, он ничего не понял, потому что приподнялся на локте и посмотрел на Инну с серьезным вниманием.
Черт его знает, она сама не могла понять, почему ее так тянет все время ему дерзить – даже в постели. Он до смерти ее перепугал, застал врасплох, как будто подловил, вынудил, хотя это неправда. Ни к чему он ее не принуждал – смешно сказать!
– Ну что?..
– Что?
Она вздохнула нетерпеливо:
– Я хочу знать, кой черт занес вас на эти галеры.