Польское Наследство - Владимир Романовский

Страшная мысль вдруг всплыла на поверхность, блеснула зловеще. Уж не … Содружество ли … само … оформило моему сыну эпистолярный заказ? Нестор, мальчик мой, если это так … то, хорла, свяжу я тебя сейчас по рукам и ногам, запихаю в повозку, поедем мы к ближайшему морю, там погрузимся на кнорр, и посвятим много-много лет поискам Эрика Рауде и его Винланда. Да. Этим, мальчик мой, я тебя не отдам. Ты не виноват, ты не знал. Они хитрые.

«И сказал ему один кудесник, Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, – от него тебе и умереть. Запали слова эти в душу Олегу, и сказал он, Никогда не сяду на него и не увижу его больше. И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков».

Ну, эту байку про тезку моего рассказал Нестору Гостемил, уж это точно, подумал Хелье. Я ее помню с детства, а только но в несколько иной форме. Я тоже ее рассказывал Нестору, но Нестор запомнил именно гостемилов вариант, скотина неблагодарная. А рассказывать Гостемил умеет, не отнимешь.

«Владимир же стал жить с женою своего брата – гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей».

Все у парня как-то спиралью через дужку, подумал Хелье. Рагнхильд – гречанка да еще и монахиня. А может, ему это все просто неинтересно, подумал он. А если неинтересно – значит точно выполняет заказ. Но чей?

Ну, это просто узнать. Сейчас мы поищем, что там дальше написано – про Ярослава. И если Ярославу в сием писании только нимба не хватает, всем святым святой, то понятно, кто заказчик, и лучше бы так, а не Содружество.

Но до Ярослава Нестор не успел дойти. Очевидно, Маринка отвлекала.

Хелье тщательно зашнуровал писанину Нестора и положил ее на прежнее место.

***

По пути зашли в заведение, съели эскалоп, послушали во время еды неопрятного, разбитного менестреля, развлекавшего посетителей шансоном де жест под перебор примитивной лютни —

Сидит она у берега с утра,Кругом природа, лес, этсетера.Не спится. Поднялась в такую рань.Но тут степенным шагом ШарлеманьС цветами – шасть, и говорит – «Ура!Нашел тебя! Пойдем!» Этсетера.

– По-моему, он просто издевается, – заметил Хелье.

– Ты ничего не понимаешь в парижской жизни, – возразил Нестор.

– Ну, раз ты такой понятливый – скажи, какой смысл в виршах сиих?

– Главное не смысл, главное чувство.

– Какие все чувственные стали.

Перевозчикам в тот день было раздолье – каким-то образом слухи о необычном (крамольном, наверное) римском проповеднике разнеслись по городу, и лодки курсировали между вторым островом и обоими берегами непрерывно, и Хелье и Нестору пришлось даже постоять в очереди – желающих перебраться к Святому Этьену набралось три дюжины человек.

Двери церкви стояли распахнуты, в церковь набилась масса народу.

– Не проповедник, а бродячий скоморох какой-то, – проворчал Нестор.

Хелье засмеялся.

– Главное – чувство, – сказал он.

– Пошел ты…

– Чти отца своего, сын мой.

Толпа расступилась, и ко входу церкви от берега потянулась странная процессия – пятнадцать пестро и сумбурно одетых, гладко выбритых мужчин с томными лицами, и четыре женщины. Улыбались женщины так блудливо, что никаким местным гетерам не снилось. Окруженный теплой этой компанией шагал ко входу размеренным изящным шагом человек лет двадцати пяти. Толпа зевак вокруг переговаривалась – мужчины отпускали похабные шутки, женщины восхищенно вздыхали – римский проповедник, с правильными и тонкими чертами лица, с красивыми, волной лежащими каштановыми волосами, стройный, привлекательный – поразил их воображение. Ряса сидела на нем как королевское платье.

– Это же Папа Римский, – сказал Нестор на ухо Хелье. – Я его помню! Когда мы в Риме были…

– Молчи. Человек не хочет, чтобы его узнавали, а ты, как первый ученик – мол, наставник, а я знаю, можно я скажу, оцените мое рвение … Рвение в Болоньи надо было проявлять.

– Ты мне не указывай, что делать.

– Лишу наследства. Ладно, давай пробираться ко входу, иначе не попадем внутрь и ничего не услышим.

Во избежание волнений и драк на остров прибыла королевская стража в количестве сорока человек. Анри Первый, легкомысленный, большой любитель охоты, позаботился о подданных.

Глава восьмая. Речь в Святом Этьене

В первый раз за три недели Стефан не ушел от Сорсьер до рассвета. Выдалось солнечное утро. Сев на постели, опершись спиной о стену, подтянув колени к подбородку, он рассматривал спящую любовницу. Проснулась она, как просыпалась всегда – мгновенно, но в этот раз решила поозорничать и открыла только правый глаз, и скосила его, и высунула кончик языка. Стефан хихикнул. Пошарив рукой, она ухватила его за колено. Он распрямился и лег на спину, и Сорсьер пристроила голову ему на грудь.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Некоторое время она молчала, а потом сказала, —

– Да.

– Что – да?

– Ты что-то еще хочешь мне сказать.

– Хочу.

– Говори. Не бойся.

– Нет. Сперва ты скажи.

– Что сказать?

– Какую-нибудь тайну. У меня было две тайны, одну я тебе только что открыл. Открою и вторую, но сперва и ты должна мне что-нибудь открыть.

Она убрала голову с его груди, села, повернулась к нему лицом. Он продолжал лежать на спине. Сказать ему, что я его люблю, подумала она – сказать?

– Хорошо, – сказал он. – Я сам тебе скажу … как тебя зовут на самом деле. Сам.

– Скажи.

– Мария.

– Верно.

– А как на самом деле зовут меня, ты не знаешь.

– Можешь мне довериться, я умею хранить секреты. Говори смело.

– Меня зовут Казимир.

В первый раз за много лет Марие отказала ее сообразительность.

– По-своему красивое имя, – сказала она.

– Ты, кажется, не поняла.

И то правда.

Она подумала.

И поняла.

– А, хорла, что ж теперь делать? – невольно вырвалось у Марии.

Она рывком поднялась, глядя на него с ужасом, села на постели.

Он тоже приподнялся. Теперь они оба сидели, не касаясь друг друга, и смотрели друг другу в глаза.

Невероятно, думала Мария. Не может быть. А ведь можно было догадаться! Вот он, например, догадался. Он догадливый. А я, дура, так увлеклась, так мне было хорошо, что забыла обо всем. Будто я здесь на отдыхе. Он – Казимир. Стефан – Казимир. Это несправедливо! Надо взять себя в руки. Ничего страшного не произошло, наоборот. Он меня любит, он не лукавит, когда это говорит. Может, все к лучшему?

– Можешь меня прогнать, – сказал Казимир. – Или пусть меня убьют твои люди. Мне все равно. Я сказал тебе, что я тебя люблю. Ты предпочла не отвечать на признание.

– Что теперь признания…

– Ну, как хочешь. Скажи – и я просто уйду – уеду куда-нибудь, и ты меня забудешь.

– Об этом говорить поздно.

– Почему ж…

– Потому что я ношу твоего ребенка.

Помолчали.

– Моего ребенка? – переспросил Казимир.

– Да.

Казимир чуть приметно улыбнулся.

И еще помолчали.

– Хочешь быть королем Полонии? – спросила она.

– Не знаю.

Она нахмурилась.

– Я хочу быть с тобой, – объяснил Казимир. Поразмыслив, он добавил, – И чтобы ребенок был наш, и мы бы жили вместе.

– Так, – сказала Мария. – Хорошо, попробуем по-другому. Хочешь, я посажу тебя на польский трон – с условием, что мы поженимся, и все дела управления ты передашь мне?

Казимир слегка побледнел. Подумав, он спросил, —

– Если я откажусь, меня убьют?

Теперь побледнела Мария. Также подумав, она сказала, —

– Тебя не убьют. Ты будешь королем.

– А если я откажусь?

– Зачем?

– А может я не хочу быть королем.

– Хочешь.

Он вздохнул.

– То есть, – сказал он, – если я откажусь, меня убьют.

– Перестань!

– А?

– Перестань это повторять! Это невыносимо! Тебя не убьют.

– Почему?

– Потому что я люблю тебя.

Он улыбнулся – на этот раз открыто.

– Но лучше бы тебе согласиться, – сказала Мария.

– Можно я тебя поцелую? – спросил он.

– Можно.

Они бросились друг другу в объятия.

***

– Я тут слушал, что вам говорят проповедники ваши, – сказал римский проповедник с легким италийским акцентом. Голову он держал ровно, говорил в одном направлении, словно обращался к кому-то конкретному в зале, говорил без видимого напряжения, и слова его были слышны во всех концах церкви. – В общем, интересно говорят. Про благочестие, и про то, как душу свою спасти. Есть всякие хитрости по этому поводу. Люди вообще любят хитрости. Чтобы поменьше трудиться, побольше спать, и чтобы кормили вкусно. В Риме есть у меня одна прихожанка, на хитрости падкая. До того она исхитрилась, что целый день ничего не делает, только ест … ест, я говорю. Шам-шам. Жрет, гадина.

Аудитория стала обмениваться удивленными взглядами. По церкви прокатился смешок.