Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

Нина вздохнула, ей теперь не давало покоя, что Мариины пятерки «особенные», а у нее, у Нины, обычные.

«Что же это такое? — спрашивала она себя. — Я украдкой завидую Марийке? Меня мучает, что она начала опережать меня?»

В классе Марийку Полищук всегда любили. В последнее время, когда она, по выражению Мечика, «нахватала» полный дневник пятерок, причем «особенных», с коих каждая стоила двух, Марийка заметила что-то новое в отношении к себе одноклассников.

В сущности говоря, внешне будто ничего и не изменилось. Те же товарищеские разговоры, шутки и остроты, но что-то почти неуловимое иногда мелькнет в зрачках собеседника, в его движениях и даже в словах, будто он их произносит с особым отбором, чтобы каждое слово было более содержательным. И казалось, даже ее имя много учеников произносили теперь как-то по-особому.

Марийка поняла, что у одноклассников появилось к ней чувство уважения, будто она стала на голову высшее их.

Нельзя сказать, что раньше ее не уважали. Но сейчас к этому чувству добавились и гордость за подругу, одноклассницу, и радость за ее успехи, и желание и себе не отстать, не потерять в ее глазах своего собственного достоинства.

А Марийка, как и раньше, была ко всем радушная, любила помочь подруге, с готовностью объясняла одноклассникам сложные задачи. Комитет комсомола дал ей важное поручение: работать агитатором на избирательном участке, и она готовилась к этой работе с упорством и трепетом юного сердца.

17

Марийку волновало это новое отношение к ней товарищей. Ей хотелось учиться еще лучшее, и она до поздней ночи просиживала над учебниками. Бывало, что, сделав письменную домашнюю работу, Марийка чувствовала неудовлетворение и тогда переписывала ее заново, еще раз, дополняла, углубляла.

У нее уже успел выработаться вкус к такой настойчивой работе, и приготовление уроков давно стало для нее не обязанностью, а потребностью.

Только одна Нина Коробейник не радовалась, кажется, успехам своей подруги. Нет, так нельзя сказать: не радовалась. Наоборот, Нина часто говорила Марийке, что она восхищается ее ответами, что удивляется ее всесторонними знаниями, расспрашивала, как Марийка работает над уроками.

Но какая-то непонятная сдержанность, равнодушие ощущались в этих разговорах, в том, как относилась теперь к своей подруге Нина. Марийка с удивлением заметила, что Нина уже не ждала ее, чтобы после уроков вместе идти домой, перестала приглашать к себе. А если Марийка приходила без приглашения, Нина была невнимательна и явным образом не радовалась ей.

Окончательно взволновал Марийку один разговор с Ниной. Как-то после уроков Марийка задержалась — глянула, а ее ждет на пороге Нина. В классе уже никого не было.

— Ты скоро? — спросила Коробейник.

— Иду, иду, — обрадовалась Марийка.

Вдвоем они вышли со школы. И вдруг Нина остановилась.

— А знаешь, — промолвила она, — тебе не посчастливилось «угробить» мой сюжет! Рассказ я напишу!

Марийку это просто ошеломило.

— Нина, — вскрикнула она, — что ты говоришь? Разве я хотела «угробить»? Я могла ошибиться, но говорила тебе искренне, от всего сердца.

— Ха-ха, — засмеялся Коробейник, — от всего сердца могла убить во мне желание работать дальше…

Со временем, когда Нина вспоминала этот разговор, ей становилось больно, тяжело на душе. Знала, что напрасно обидела подругу. Первой мыслью было извиниться. Но что-то мешало, какое-то другое чувство не разрешило это сделать.

До сих пор Нина Коробейник была первой в классе. Она не имела других оценок, кроме пятерок. И вот Марийка Полищук тоже стала отличницей. И Коробейник поняла, что пятерки бывают разные. У Марийки они были «особенные» (как впервые об этом высказалась Надежда Филипповна). Все чаще учителя называли Марийку в качестве примера для всего класса, восхищались ее глубокими ответами, ее безупречными контрольными роботами.

Нина ощутила, что она неожиданно оказалась на втором плане. Девушка попробовала и себе засесть за книги, чаще заходила в библиотеку, писала конспекты. Но больше как на неделю у нее не хватало силы воли работать настойчиво. И вдобавок часто посреди напряженной работы над уроками мелькал какой-то новый образ из рассказа, который Нина писала, и учебник откладывался.

Тогда Коробейник решила, что ее пятерки останутся с нею, что и школу она окончит наверно с золотой медалью, а вот как будет с Марийкой — еще неизвестно. Неизвестно, помогут ли ей пятерки текущего года, если в предшествующих классах она большей частью шла на тройках. Выпускной экзамен все покажет.

О золотой медали Нина мечтала страстно, но никому об этом не говорила. Была у нее тайная мысль, что получит она медаль одна-единственная на весь класс, а это же какая честь, какой успех, какая награда!

Нельзя сказать, чтобы Нина не беспокоилась об успехе всего класса. И совсем не против была бы она, чтобы несколько ее подруг получили, ну, скажем, серебряные медали. Но золотую Коробейник оставляла только себе. Она ярко представляла, как на педагогическом совете директор школы громко заявит: «Из всего десятого класса золотой медали заслуживает только Нина Коробейник!»

А как небрежно можно будет выхваляться в разговорах: «В таком-то году я единственная окончила N-скую школу с золотой медалью!..»

Но было бы неправильно думать, что Коробейник училась ради награды или пятерок, как Лида Шепель. У Нины на первом месте были знания, она с глубоким уважением относилась к ученым, писателям, по-ученически вырезала из газет их портреты и некоторое время думала, что самые большие ученые — авторы учебников. Большим было ее разочарование, когда кто-то объяснил, что это не всегда так.

Был двенадцатый час ночи. Нина сидела за уроками. Несколько раз в кабинет отца заходила мать и разговаривала с кем-то по телефону. Нина знала, что мать звонит на завод — отца не было дома второй день, он заканчивал спешную работу.

Неожиданно вспомнилась Марийка. Как часто приходила она сюда, в эту комнату, какие здесь были споры, какие горячие разговоры! Подумалось, что это же она сама, Нина, оттолкнула свою подругу. Марийка, наверное, почувствовала холодок, которым начало дышать отношение к ней Нины.

Коробейник ругала себя за то, что изменила отношение к подруге. Разве Марийка в чем-то виновата? Может, в том, что выходит на первое место среди отличников? Как было бы хорошо, если бы исчезло это мутное чувство, чтобы ясными глазами можно было смотреть подруге в лицо, радоваться ее успехам, помогать ей!

В конце концов приехал отец. Он неуклюже протиснулся в комнату, взял дочкину голову в ладони, поцеловал.

— Побледнела, Нина, побледнела! Наука тяжело дается? Или может, не дают покоя лавры выдающихся романистов?

За поздним ужином Нина спросила:

— Отец, что это за чувство — зависть? Ты когда-нибудь завидовал?

Роман Герасимович положил нож и вилку.

— Ого-го, не раз! Чудесное чувство!

— Нет, ты, пожалуйста, серьезно.

— Абсолютно серьезно, до сотой доли миллиметра. А что, разве я не живой человек? И сейчас завидую кое-кому со своих товарищей по работе.

— Чем же, отец, это чувство — замечательное?

— Вдохновение дает, задор. Чем я, мол, хуже товарища Энского? Ну, и работаешь так, что через месяц-второй, глянь, уже не только догнал товарища Энского, но и перегнал! У него — отличная конструкция детали, а у меня — еще более совершенная!

Нина глянула на отца большими задумчивыми глазами.

— А я, когда завидую, терзаюсь. Минутами просто ненавижу свою подругу. И сознание того, что во мне камнем сидит это чувство, еще больше удручает.

— Ну, это совсем другое, — сказал Роман Герасимович. — Обезьянье чувство. Рудимент. Зависть должна переходить в соревнование, это — по-нашему, по-большевистски. Но не страшно. Выжми себя, как мокрый платок, и все. Пока не останется в сердце ни одной капли такого свинства.

Нина видела — отец стал задумчивый и хмурый, его, наверное, неприятно поразили ее слова.