Чужие - Фло Ренцен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне редко удается подвести эмоциональный итог дня, то есть, успокоиться — отчего не сделать это сейчас?..
Отделяюсь от столешницы и отправляюсь на поиски шмоток; надеюсь, что в движениях моих самодостаточность, заметная ему, если он смотрит.
Всё, вроде, здесь, в скомканных «простынях»? Подмечаю, что снова не хватает трусиков, но — самодостаточность, я ж говорю — не шастаю в поисках по его фактически пустой квартире, в которой, как замечаю теперь, немало комнат. Хладнокровно одеваюсь — ничего, и без трусов не замерзну. Потом заберу. Или пусть оставит себе.
У него нет зеркала — или в ванной есть?
Я не искала ванную, потому что не думала в ней освежаться. Да, надо бы, я ж финишировала только что. Нет, я не грязнуля, просто сексуальное затмение прошло. Теперь мне виден Рик в свете, по своей обыденности уступающем лишь электрическому. Не знаю, хочу ли рассматривать все его детали в этом свете, а раз не знаю, значит, не хочу.
Встречаюсь с ним взглядом и не понимаю, чего искать в его глазах. Вернее, попросту не ищу — уже нашла все на сегодня. На этой волне решаю не идти в ванную. Не хочу больше передвигаться туда-сюда по его квартире, присматриваться и разглядывать, узнавать и ориентироваться.
Итак, подведение эмоционального итога… Рик опережает меня в этом — натягивает джинсы с трусами, тянет сигарету из неизвестно откуда взявшейся пачки, закуривает. Тянется было за пепельницей, но затем, взглянув мельком на меня, открывает окно. «Аккуратные», но хорошо заметные мускулы, особо не выставляемые передо мной напоказ, окутываются клубами сизоватого дыма. Как видно, ему не холодно.
Опьянение сочной яростью — его, моей — прошло, и я теперь иначе ощущаю запахи. Его запах. Разбирать крепкую сложность букета, которым пахнет вся квартира, расщеплять на оттенки и нюансы — все равно, что разглядывать его или исследовать его квартиру. Значит, принюхиваться ко всему вокруг я тоже не буду. Особо отмечаю только витающий над всем запах сигарет, несильный, впрочем — похоже, он частенько курит «в окно».
Пока я там лазила, Рик докурил и совершенно необъяснимым образом уже оделся. Мужчины быстро одеваются.
Он включает свет:
— Ты че, торопишься? Давай кофе?
Экстазы пережиты и теперь звук его голоса не будоражит, но беспокоит, застает врасплох. Легонько вздрагиваю, незаметно так, надеюсь.
— Домой надо, — объявляю без особых пояснений.
Он все так же смотрит на меня, взгляд его сер и непроницаем. Безэмоционален, я бы сказала. Следует едва уловимая пауза, будто он не знает, стоит ли пытаться задержать меня, непонятно, правда, зачем.
Намереваюсь избавить его от неловкости и обрубаю паузу: двигаюсь к входной двери.
Не знаю, что теперь чувствую. Может ли быть, что жалость? Кажется, мне неприятно улавливать, додумывать какие-то его эмоции, которых он, вообще-то, не показывает. Не хочется на основании додумок сопереживать ему, жалеть даже — за что жалеть-то? Он только что хорошо потрахался, покурил и теперь спокоен и невозмутим. Просто хочется свалить отсюда поскорее — по-моему, так будет лучше.
Когда он следует за мной, решительно отказываюсь:
— Слушай, не надо.
— Я провожу, — поясняет коротко.
— Я дойду, — настаиваю еще короче.
— Это Котти, — информирует он меня сухо.
— Я из Берлина, — киваю я, уже одетая в плащ, с сумочкой через плечо, одна нога — в дверях.
Тут серые глаза его, только что безэмоциональные, внезапно сужаются в ласковом лукавстве.
На это я тоже неожиданно для себя улыбаюсь и киваю на прощание:
— Отдыхай.
***
Рик все же не дал мне спокойно удалиться — «вел» до метро на пионерском расстоянии. «Вел», не шифруясь — просто шел себе, руки в карманах.
Я «дойду сама»? Ладно, он не будет мешать. Но он сказал, проводит — он и провожает. Правильно, сначала я его развеселила — мол, чума-девка, из Берли-и-ина. Местная. Теперь настал его черед повеселить меня.
Хотя мне и без него весело. Он прав — на Котти уже полным-полно тусующейся местной шпаны. Турки, русскоязычные и черт их знает, кто еще. Припоминаю, какой это криминальный район, вернее, киц, если по-берлински. Здесь даже днем небезопасно, нет-нет, кого-то режут «и так далее», то и дело слышно о стычках с полицией.
Вырасти я в Узбекистане, как отец, привыкла бы к повышенному вниманию к своей светловолосой, голубоглазой персоне. Нет, у меня в Панкове совсем не так, а в центре — тем более.
Все же невозмутимо дохожу до спуска-подъема на метро-эстакаду, успев краем уха подхватить брошенные мне вдогонку громкие реплики, даже не по поводу вышеупомянутых аспектов моей внешности, а всей внешности в целом. Реплики сопровождаются вопросами относительно планов на вечер, предложениями по их составлению, предположениями относительно моей профессии и места работы, а также утверждениями, что именно там меня, кажется, видели. Все это отскакивает от меня, не долетая, как будто я в наушниках, но Рик — там, за мной, похоже, оборачивается на спрашивающих, предлагающих и предполагающих.
Спиной я «слышу», как кто-то из них, похоже, здоровается с ним. Кажется, он даже обещает им «сейчас подвалить». Нет, они просто соседи. Не может он быть среди них своим, членом их — ну, что это там у них. Стараюсь не думать об этом.
Этакая Площадь Звезды для буйных, Котти — место колоритное. Отстойный, угрожающий такой, но колорит. Этажки-тачки-криминалитет и то и дело вой сирен, по большей части, полицейских. А «нижний ряд» — если не обменники валюты, то сплошь закусочные.
Обернувшись, вижу, что подвалить он собирается, как видно, в небольшое заведеньице, издалека возвещаемое несоразмерно здоровенной красной электрической вывеской TADIM.
Дёнер, отмечаю про себя не без усмешки. Правильно. Сначала упахала, потом свалила, но телохранителя разыгрывать все-таки заставила — со мной одни напряги. Проголодаешься тут.
Рик все же «доводит» меня до «под землей»-к-«над землей», сажает на «восьмерку» и только тогда реально успокаивается.
Последнее, что вижу из окна вагона — его, двигающего назад, на эскалатор. Внизу его ждет
