Журнал «Вокруг Света» №08 за 1995 год - Вокруг Света

В целом посетители Дома ведут себя примерно. Иногда какой-нибудь подросток пытается поймать приглянувшуюся ему бабочку, чтобы спрятать ее в карман, но многие просто наблюдают или пытаются подставить насекомым палец, смоченный в сладкой воде. Больше приходится следить за поведением бабочек, а не посетителей. (При мне, кстати, никто на бабочек не покусился.) Бабочки обожают яркие цвета и радостно устремляются на красную рубашку или желтый свитер. «Однажды большая белая бабочка буквально влюбилась в одну нашу посетительницу, — вспоминает Фаррелл. — Она неотрывно вилась вокруг ее головы, пыталась сесть на нос... Несомненно, на бабочку подействовали духи посетительницы — их аромат очень напоминал запах самок этого вида!»

Чешуекрылые широко используют язык запахов. Самки выделяют специальные пахучие вещества, которые притягивают самцов на расстоянии до десяти километров. А самки геликонид, например, полностью изменяют свой запах после брачного обряда, чтобы избавиться от ухаживаний других самцов.

«В Доме бабочек» мы непрерывно приобретаем знания, — говорит, прощаясь, Фаррелл. — Но основная его цель скорее педагогическая, нежели научная. Англия сегодня озабочена экологическими проблемами, в частности, проблемой сохранения бабочек. В стране создано много обществ по защите чешуекрылых — жертв прогресса в сельском хозяйстве. С полей исчезают необходимые им виды растений. Но и крепнут ряды защитников этих ярких насекомых: недавно «Таймс» выплатила пять премий по 50 фунтов за лучшие материалы о нравах бабочек. Казалось бы, мелочь, но раньше и этого не делалось».

...Дождь давно кончился, и нас ждали в клубе. Всю дорогу до центра Лондона — благо, времени оказалось много: даже вечером здесь не рассасываются «пробки» на улицах — я размышлял о замечательном энтузиасте, положившем столько сил и средств на создание живой коллекции, и мечтал о том, чтобы появились такие же музеи насекомых и у нас в России. Чтобы не толстые витрины скрывали от глаз проколотых зообулавками когда-то стремительных, а ныне засушенных летуний, а тешили нас и, главное, наших детей такие вот уголки живой природы посреди кирпича, бетона, асфальта и бесконечных потоков машин. И чтобы радовалась душа ярким бабочкам, добрая половина которых, как ни печально, давно уже прихлопнута страницами Красной Книги.

Лондон

Н.Непомнящий, наш спец. корр. Фото из журнала «Grands reportages»

Есть еще туземцы на Тайване

В нашем журнале даже старожилы не упомнят, чтобы когда-либо нога нашего корреспондента ступала на землю Тайваня, а тем более, чтобы мы сообщали о нем хоть какую-нибудь робкую информацию.

Много лет тому назад, взявшись за изучение австронезийского фольклора Юго-Восточной Азии и что аборигены Тайваня говорят также на австронезийских языках, я безотчетно думал о них в прошедшем времени, словно они давно исчезли с лица Земли.

На самом деле у тайваньских аборигенов все обстояло далеко не так плохо, но узнать об этом можно было у нас только по редким западным публикациям. Из российских ученых у тамошних австронезийцев побывал еще в 20-х годах лишь Н.А.Невский, казненный десятью годами позже как японский шпион, но успевший перед этим издать словарь языка племени цоу (тсоу) и фольклорные материалы на том же языке. Наступили, однако, новые времена, китаисты наши потянулись на Тайвань; и вот на мою долю тоже выпала поездка к тем самым австронезийцам, которые за 70 пролетевших лет хоть и расстались со многими дедовскими обычаями, но — самое главное — уцелели как народ!

В канцелярии моего института мне вручили упорно заворачивающийся в трубочку листок тонкой бумаги. Это был факс из Тайваня — институт этнологии Китайской Академии наук просил меня выступить у них с лекцией относительно тайваньских и индонезийских мифов о происхождении человечества.

Предложение было не с бухты-барахты — мне действительно доводилось писать о сходстве тайваньских племенных мифов с мифами некоторых народностей Филиппин и Индонезии. В этих мифах шла речь о кровосмесительном браке (или инцесте) брата и сестры, по-научному — сиблингов, от которых и пошел человеческий род. Тайваньские племена — ами и пайваны — верили, что после случившегося однажды всемирного потопа уцелели только эти двое сиблингов, и им пришлось плюнуть на условности и наплодить побольше детей, чтобы человечество не исчезло с лица Земли. Почти такие же мифы были обнаружены у ифугао, набалоев, бонтоков и некоторых других горских народов острова Лусон. Вроде бы та же тема прослеживалась и на Борнео (Калимантане), но уже с существенными изменениями. И все это как-то красиво совпадало с теорией, согласно которой Тайвань задолго до новой эры служил стартовой площадкой великих морских миграций, обусловивших в конечном счете заселение Океании, островной Юго-Восточной и островной же Юго-Западной Азии. Получалось, что мифы эти перекочевали когда-то с Тайваня на Лусон, потом еще южнее — на Борнео, а совсем отдаленные их отзвуки различались на Целебесе, Яве и Суматре. Об этих моих наблюдениях прекрасно знал Борис Рифтин, ездивший к тсоу и рассказавший о них (как вскоре и выяснилось!) тайваньским этнологам, вот и пришло мне — пожалуйте бриться! — приглашение на Тайвань.

Я запретил себе верить в эдакую удачу, но немедленно сочинил благодарственный ответ незнакомому мне профессору Сюю, отнес на предмет получения визы свои паспорт в таинственное учреждение под названием Тайбэйско-московская координационная комиссия и сел за книжки, чтобы попытаться проверить, не изобрел ли я велосипед в результате своих мифологических штудий. Оказалось, что на отдельные аналогии внимание уже обращалось, но в целом цепочка моих рассуждений предвосхищена как будто не была. Меня терзала лишь опубликованная 40 лет тому назад на Тайване, да еще по-китайски статья доктора Ли Хуэй, судя по всему, шедшей в том же направлении, что и я. Полученное мною по факсу английское резюме статьи не спасло положения, но позволило мне с обдуманной расплывчатостью упомянуть Ли Хуэй в числе моих предшественников и приняться за перепечатку английского грязновика своей лекции. И клянусь, я допечатал бы ее вовремя, если бы уже на борту «боинга» тайваньской авиакомпании EVA, вскоре после нашего вылета из Бангкока какой-то китайский господин не объявил мне, что стук моей старенькой машинки мешает дремать пассажирам.

Не поддавшись на эту провокацию, я молча укрыл машинку и стал непринужденно смотреть в иллюминатор. Благодаря этому я и увидел Тайвань, может быть, первым из всех моих попутчиков. Мы летели над юго-западной приморской равниной, возделанной, как казалось сверху, до пределов человеческих возможностей. Именно здесь в 1661 году высадились бежавшие от маньчжурских завоевателей сторонники павшей династии Мин, положившие начало китайской колонизации острова. Обитавшие здесь до того равнинные племена растворились в потоке пришельцев или подались на восток, в горы. Через иллюминаторы правого борта, наверное, просматривались в это время отроги протянувшегося вдоль всего Тайваня, с севера на юг, Центрального горного массива, долгие годы служившего прибежищем воинственных горных австронезийцев — атаялов, бунунов, тсоу, пайванов, рукаи и саисиатов. Я знал, что их насчитывается теперь около трехсот пятидесяти тысяч вместе с ами и пуюма, живущими на восточном берегу, но на каждого аборигена приходится сегодня ни много ни мало 60 тысяч китайцев, и времена горской вольницы на Тайване давно уже подошли к концу.

В Тайбейском, с иголочки, аэровокзале меня ждали изящный, моложавый профессор Сюй с букетом местных орхидей, член-корреспондент Российской Академии наук Б.Л.Рифтин с кучей дружеских советов и наставлений, а также известие о том, что мой чемодан застрял не то в Москве, не то в Вене, не то в Бангкоке, и судьба его покрыта мраком неизвестности. Мы забрались в машину профессора, всю дорогу вели дежурный разговор об академических делах, и я только косился на мелькавший за окном столичный, большой и красивый город, который мне довелось увидеть еще раз точно таким же манером через неделю на обратном пути в аэропорт. Теперь же мне предстояло вселиться в предназначенную для меня фешенебельную квартиру в Нанькане, на южной окраине Тайбея, нанести визит в Иститут этнологии, находящийся в близлежащем академическом городке и не забыть о том, что моя лекция назначена на следующее утро.

Не успел я войти в вестибюль института, как на меня в упор воззрились предки пайванцев с расставленных там резных сланцевых стел. В уютной институтской библиотеке, где хранились комплекты всех специальных журналов, из-за которых мы обмираем в Москве, я дорвался, наконец, до статьи Ли Хуэй и понял по сноскам, что ее автор, ушлая китаянка, раскопала-таки борнеоские аналоги тайваньских мифов. Впрочем, мифы она брала не совсем те, что я, и, вообще, временная дистанция между моим докладом и опусом Ли Хуэй (на мое счастье, мне не грозило ее присутствие на докладе, так как она давно уже уехала с мужем в Америку) позволяла мне занять позицию обозревателя, добавляющего то да се к открытиям своих почтенных коллег.