Осьминог - Анаит Суреновна Григорян

Камате. – Акио нахмурился и немного помолчал. – Ты только не подумай, что я тогда совсем расклеился и поверил во всю эту чертовщину. Понятно, я прадеда своего до смерти в детстве боялся, да его и все окрестные ребятишки побаивались. Он как-то раз поймал двух моих приятелей: один теперь работает здесь, в Западном порту, а другой переехал в Токио и поступил в полицейскую академию. Вроде бы он там уже какой-то начальник, хоть и молодой совсем… да уж, хотел бы я посмотреть на физиономию господина полицейского, если б кто ему напомнил, как мой прадед поймал его с другом за воровством незрелой хурмы, отлупил обоих, запер в своей вонючей стариковской комнате и продержал до самого вечера, сколько они ни плакали и ни просили отпустить их к родителям. В общем, такое и захочешь – а из головы так просто не выбросишь.

– И что же Кисё… Камата-сан?

– Аа… – Акио еще больше помрачнел. – Да ничего особенного. Наклонился ко мне через стойку и говорит так, не поймешь, всерьез он это или шутит: идите, говорит, Игараси-сан, домой, вы уже достаточно на сегодня выпили, а с прадедушкой вашим я сам все улажу. Наверное, в тот день я и вправду слишком много выпил, я вообще-то обычно ничего крепче пива в рот не беру, а тут меня порядком развезло, еле до дома дошел. Ботинки только успел стащить, упал прямо в одежде на кровать и отключился. Короче говоря, то ли это сакэ мне так в голову ударило, то ли слова Каматы на меня так сильно подействовали, вот только прадед мой под утро снова заявился. Я уж думал, он меня сейчас прямо с постели в свою мусорную кучу потащит, я же вместо того, чтобы сразу побежать к нему на кладбище, весь день просидел в «Тако» за рюмкой «О́ни-короси». А он ничего, посмотрел на меня даже вроде без всякой злости и говорит: извини, Акио-кун, что я грозился тебя палкой побить, ты ведь все-таки мой единственный любимый правнук, и нехорошо это, когда мертвые досаждают живым. А что касается могилы, то насчет этого не беспокойся, есть теперь кое-кто, кто взял на себя эту заботу, а если будешь по праздникам меня навещать и время от времени зажигать благовония, то я буду каждую пятницу молиться за тебя ками-сама. – Акио помолчал еще немного и добавил с досадой: – Вот ведь старый хрен! Каждую пятницу, как будто в другие дни у него там полно забот! Ну разве что духи там у себя тоже печатают газеты!

Александр запнулся о крышку люка, на которой был изображен улыбающийся осьминог в повязке-хатимаки[157], высунувшийся из кувшина-ловушки[158]. Акио поймал его за плечо, не дав упасть на мокрый асфальт.

– Осторожнее, амэрика-дзин-сан.

– Вообще-то, меня все друзья Сашей зовут. Произносится как «Са-ша».

– Са… са… ся… – Попытался повторить Акио, покривил губы и засмеялся[159]. – Тебя так в твоей Америке девчонки, что ли, называют?

Александр открыл было рот, чтобы возразить, но Акио продолжил:

– Моя первая девчонка в средней школе была меня на год старше и называла меня А-тян, ей это казалось ужас каким милым. Я вообще-то не возражал: в средней я был заводилой и мог, если что, разбить нос и старшекласснику, так что мне было все равно, как она меня там называет, – девчонки они и есть девчонки, и если уж девчонка дала тебе дурацкое прозвище, ты можешь из кожи вон вылезти, а она все равно будет называть тебя так, как ей вздумается, да еще тыкать в тебя пальцем и глупо хихикать. Мы с ней после уроков ходили на побережье, и я учил ее свистеть в дырявые ракушки.

– Вот как…

– А после школы она спуталась с каким-то приезжим, и как-то по дороге с работы я видел их на берегу: она подняла с берега ракушку и поднесла к его рту. – Акио раздраженно ударил кулаком по раскрытой ладони – звук из-за дождя получился похожим на шлепок. – Вот и вся история. С того случая я с ней ни разу не разговаривал, а потом она замуж вышла за парня из Нагоя и насовсем отсюда уехала.

– Это… – Александр на мгновение замешкался, – очень печально, Игараси-сан.

– Короче говоря, мне проще называть тебя амэрика-дзин-сан, терпеть не могу всех этих дружеских прозвищ. К тому же ты пытался увести у меня девушку, зачем мне быть с тобой вежливым?

– Я…

– Да ладно! – Акио махнул рукой. – Считай, забыли!

Они свернули на узкую улочку, изгибавшуюся по задворкам между прижатых к стенам домов высоких газовых баллонов, вентиляторов климат-контролей, маленьких мотоциклов и велосипедов с багажниками-корзинками и громоздившихся тут и там деревянных ящиков и картонных коробок. Некоторые дома, обшитые поржавевшими гофрированными листами жести, больше бы напоминали сараи, если бы в их окнах не виднелись цветы и иногда – книги или игрушки. В одном из окон Александр заметил девочку, обнимавшую плюшевого Дораэмона[160] и со скучающим видом разглядывавшую пушистые приземистые сосны небольшого ухоженного садика дома напротив. Девочка тоже увидела его и Акио, улыбнулась и помахала им рукой. Александр остановился, чтобы помахать в ответ. Под ногой раздался треск: опустив глаза, он понял, что наступил на керамический осколок ловушки для осьминогов. На обочине среди уже начинавшей желтеть травы валялось множество таких осколков.

– Ээ, амэрика-дзин-сан, да ты, похоже, проголодался, совсем не смотришь под ноги, – добродушно заметил Акио. – Здесь поблизости есть одно заведение, там мой хороший приятель работает. Можно там перекусить и выпить чего-нибудь.

Александр рассеянно взглянул на дверь дома, в окне которого сидела девочка: возле двери к деревянной стене кнопкой был прикреплен покоробившийся от влаги тетрадный листок с неровной надписью хираганой: «Фуми-тян, приходи сегодня в восемь вечера в наш клуб». Вокруг листка на стене виднелось множество следов от кнопок. Он снова посмотрел в окно, но девочка уже отвернулась и смотрела куда-то вдоль улицы, подперев подбородок ладонями, только Дораэмон продолжал бессмысленно таращиться на них с подоконника. Он рассеянно кивнул:

– Да, можно где-нибудь выпить.

Возвращаться домой совсем не хотелось.

Они прошли еще немного по изгибающимся улочкам, свернули в узкий проход между домами, где от них с мяуканьем шарахнулась грязная бездомная кошка, вышли из него на одну из широких улиц и оказались прямо перед кафе «Анко» («самые вкусные якитори на всем побережье и большой выбор напитков»). Возле разбитого кувшина, из которого уже торчал чей-то черный зонт, все так же стоял по-дурацки ухмыляющийся тануки, и ветер трепал видавший виды норэн с нарисованным анко.

– Наверняка они сговариваются, когда никто их не видит, – хмуро заметил Александр.

– Кто? – Не понял Акио.

Александр махнул рукой в сторону тануки и анко. Акио фыркнул:

– Ну ты и шутник, амэрика-дзин-сан!

Он приподнял штору, открыл раздвижную бамбуковую дверь, издавшую при этом громкое дребезжание, и они оказались в уютном полумраке кафе. Возле дальней от входа стены сидел, ссутулившись и сунув ноги под котацу, одинокий посетитель в неожиданном для Химакадзимы черном деловом костюме – видимо, хозяин оставленного у входа зонта. Уже знакомый Александру парень, жаривший якитори, поднял голову и широко улыбнулся, увидев Акио:

– О, Акио-кун, привет! Давненько не виделись!

– Здорово, Сато! Сколько раз говорил тебе, не делай вид, будто бы ты меня старше![161]

– Я старше тебя на три недели, Акио-кун, а в младшую школу пошел на целый год раньше! – Улыбка парня стала еще шире. – Это кое-что да значит!

– Ээ, да только после средней ты вылетел!

– Что правда, то правда. – Сато смущенно почесал затылок, потом, опомнившись, быстро сполоснул руки и перевернул якитори. – Располагайтесь, пожалуйста, сейчас