Следуя Христу - Дитрих Бонхеффер

(Матф.7:1-12)

От 5-й и 6-й глав к этим стихам — и затем к большому завершению Нагорной проповеди — ведет неминуемая причинная связь. В 5-й главе речь велась о подвижничестве следования (περισσόν), в 6-й главе — о сокрытой, простодушной праведности ученика (άπλούς). Через то и другое последовавшие были взяты из сообщества, к которому принадлежали прежде, и стали связаны только с Иисусом. Стала явственно видна граница. С этим связан вопрос об отношении последователей между собой и к людям. Придал ли им выбор, павший на них, какое-то особое, личное право, сподобились ли они сил, мерила и дарований, позволяющих им притязать на особенный авторитет по отношению к другим? Это следовало бы отметить, прежде всего, если бы ученики Иисуса отмежевались от своего окружения резким, разделяющим суждением. Да, конечно, могло возникнуть мнение, что будто бы это воля Иисуса, чтобы такой разделяющий и осуждающий приговор учеников исполнялся в их ежедневном обращении с другими. Потому Иисус и должен был пояснить, что подобное превратное толкование серьезно угрожает следованию Ему. Ученикам не следует судить. И если они сделают это, то сами подпадут под суд Божий. Меч, которым они судят брата, опустится на них. Надрез, которым они отделяют себя от других как праведные от неправедных, отделяет от Иисуса и их самих.

Отчего это так? Последовавший живет целиком и полностью связью с Иисусом Христом. Его праведность — только в этом приобщении и никогда вне его. Она никогда не может стать полученным в собственность мерилом, употребляемым по любому поводу. Учеником его делает не новое мерило его жизни, но единственно только Иисус Христос, Спаситель и Сын Божий. Когда он приобщен к Иисусу, его собственная праведность сокрыта от него самого. Теперь уже не самого себя он может видеть, лицезреть, обсуждать — только Иисуса он видит, только Иисусу он виден, судится Им, наделяется благодатью. Так между учеником и другими встает не мерило праведной жизни, но опять же — единственно Иисус Христос; ученик видит другого человека только лишь как того, к кому идет Иисус. Он встречает другого только тогда, когда идет к другому вместе с Иисусом. Иисус идет к другому впереди него, и он идет за Ним. Так что встреча ученика с другим никогда не бывает свободной встречей двух людей, непосредственно излагающих свои взгляды, взаимные мерила и суждения. Более того, ученик может встретить другого только как того, к кому Иисус приходит Сам. Борьба за другого, Его призыв, Его любовь, Его благодать, Его суд имеют значение только здесь. Ученик, таким образом, не занимает позиции, с которой можно наброситься на другого, но в действительной Христовой любви предлагает другому единение, не сопровождая это никакими оговорками.

Когда мы судим, то по отношению к другому мы создаем дистанцию для обозрения, рефлексии. Любовь же не оставляет для этого ни времени, ни пространства. Другой никогда не может стать для любящего объектом созерцательного наблюдения, в каждый момент он

— живое притязание на мою любовь и служение. Но разве зло другого не принуждает меня к необходимости осуждения, как раз ради другого, ради любви к нему? Мы узнаём, как резко здесь проведена граница. Превратно понятая любовь к грешнику зловеще близка к любви ко греху. Любовь же Христа к грешнику — это уже осуждение греха, она острейшее выражение ненависти ко греху. Именно безоговорочная любовь, которой должны жить ученики Христа в следовании Ему, вызывает то, чего никогда не вызовет поделенная, по собственному усмотрению и с оговорками дарованная любовь, а именно: решительное осуждение зла.

Если ученики судят, то устанавливают мерило добра и зла. Но Иисус Христос — это не мерило, которым я мог бы обмерить другого. Он судит меня самого, разоблачая мое добро как всемерное зло. При этом мне запрещено прилагать к другому то, что не относится ко мне. Да, произнося суждение о добре и зле, я утверждаю другого в его зле;

ибо ведь и он судит о добре и зле. Он же, не зная о злостности своего добра, оправдывает себя в этом. Будучи уличен мною в своем зле, он только утвердится в своем добре, никогда, однако, не являющемся добром Иисуса Христа, и предстанет перед людским судом. Но я сам подлежу суду Божьему, поскольку живу уже не в благодати Иисуса Христа, а в сознании добра и зла и подпадаю под суд, которым сужу. Бог — для всякого Бог, кто в Него верит.

Судить — это означает непозволительно рефлектировать о другом. Это значит — разлагать простодушную любовь. Это не возбраняет мне думать о другом, воспринимать его грех, но и то и другое освобождается от рефлексии, потому что становится для меня поводом для прошения и безусловной любви, на которую мне указывает Иисус. Сдержанность моего суждения о другом не означает, однако, tout сотргвпйгв с'est tout pardonner, не придает тем или иным образом правоту другому. Здесь не получают права ни я, ни другой, но единственно Бог дает право, возвещая Свою благодать и Свой суд.

Судить — это сделаться слепым, любовь же делает зрячим. Судя, я становлюсь слеп в отношении моего собственного зла и благодати, относящейся к другому. В любви же Христа ученик знает обо всех мыслимых грехах и вине, ибо знает о страданиях Христа, познавая заодно любовь другого как прощенного у Креста. Любовь видит другого у Креста, и именно в этом она истинно зрячая. Если бы, когда сужу, речь шла об уничтожении зла, то я стал бы искать зло там, где оно мне, собственно, и угрожает, а именно во мне самом. Но если я ищу зло в другом, то ясно, что я сужу другого затем, что ищу свое личное право не быть взысканным в моем зле. Так что предпосылка всяческого суждения есть опаснейший самообман, а именно что я отношу к себе Слово Божье не так, как к ближнему. Я створяю для себя особое право, если говорю: ко мне относится прощение, к другому же — осуждение. Но поскольку ученики не получили от Христа личного права, которое они могли бы применить к другому, поскольку они не получили ничего, кроме приобщения к Богу, то ученику всецело отказано в том, чтобы судить, — а если он судит, то это самомнение, порожденное ложным правом на ближнего.

Но ученику не только запрещено судить словом; благовествующее спасительное слово прощения другого человека также имеет свой предел. Ученик Иисуса не имеет власти и права навязывать это слово каждому в любое время. Любой нажим, вовлекание, вербовка приверженцев, каждая попытка добиться чего-то от другого человека при помощи личной власти — все это тщетно и опасно. Тщетно — так как свиньи не знают, что перед ними разбросан жемчуг; опасно — так как это не только оскверняет слово прощения, не только превращает того, кому я хочу служить, в грешника у святыни, — но и сами проповедующие ученики без нужды и пользы подвергаются опасности пострадать от слепой ярости закоснелых и помраченных. Разбазаривание обесцененной благодати приведет мир к пресыщению. Это в конце концов силой повернет ее против тех, кто хочет навязать ее, пусть даже они этого и не хотят. Для учеников это означает серьезное ограничение их действенности, которое соответствует указанию у Матфея в гл. 10-й: отряхнуть прах с ног там, где слово о мире не ко двору. Подгоняемое беспокойство кучки учеников, не желающей знать границ своей действенности, и рвение, пренебрегающее сопротивлением, путает слово Евангелия с победоносной идеей. Идея требует фанатиков, которые не обращают внимания на сопротивление и не хотят знать о нем. Идея сильна. Слово же Бога так слабо, что люди его презирают и отбрасывают. Слово встречает на своем пути закоснелые сердца и закрытые двери и познает сопротивление, наталкиваясь на которое, страдает. Это жесткий опыт: для идеи нет ничего невозможного, для Евангелия же есть невозможное. Слово слабее идеи. Равно как и свидетели Слова с этим Словом слабее пропагандистов какой-либо идеи. Но в их слабости, претерпевании вместе со Словом они свободны от болезненного беспокойства фанатиков. Ученики могут уклониться, могут спастись бегством, если только они уклоняются и бегут вместе со Словом, если только их собственная слабость есть слабость слова, если только они в своем бегстве не отступятся от слова. Ведь они всего лишь слуги и инструменты Слова и не ищут силы там, где Слово желает быть слабым. Если бы они хотели в любых обстоятельствах, любыми средствами навязать слово миру, то они сделали бы из живого Слова Божия — идею; и мир с полным правом стал бы защищаться от идеи, которая ему ни в чем не может помочь. Но именно как слабые инструменты они принадлежат не к уклоняющимся, а к остающимся — конечно, там, где остается слово. Ничего не узнав об этой слабости слова, ученики не узнали бы тайны невысокого положения Бога. Это слабое слово, претерпевающее противодействие грешников, — единственно сильное, милосердное, обращающее грешников к их сердечной основе. Его сила таится в слабости, если бы слово явилось в неприкрытой силе, то это был бы день суда. Большая задача, поставленная перед учениками, — это познать границы их миссии. Ибо злоупотребление словом обернется против них.