Смерть беспозвоночным - Иоанна Хмелевская

— А что, Поренч и к пани подкатывался? И пани позволила себя очаровать?

— Ну зачем молоть ерунду! — рассердилась я. — Попробовал бы!!! Да и не наступлю я снова на те же грабли, ведь подобный экземпляр некогда и мне подвернулся, так что у меня иммунитет. И не смейте мне напоминать, что теперешний паршивец пренебрег мною лишь из‑за моего возраста или просто мало старался…

— Да бог с вами! Такая мысль и в голову мне не придет, — горячо заверил меня Гурский.

— А тогда зачем вам понадобились все эти сведения?

— Минутку… А та информация, которую вы вчера якобы для меня собирали, она о чем?

— Телесплетни. О расследовании я ничего не знаю, вы и ваши люди обходите меня стороной, а ведь я уверена, что техническую сторону вы уже провернули…

Последним словам я придала вопросительный оттенок Гурский недовольно произнес, махнув рукой:

— А, сплошные сомнения.

Решила проявить благородство и первой выложить то, что у меня накопилось по делу об убийстве.

— Ладно, хоть вы и обходите меня стороной, выложу, что накопилось у меня. Только учтите, поскольку от расследования меня держат на большой дистанции, мне ничего, кроме сплетен и слухов, не остается. Но ведь вам и не скажут того, о чем охотно насплетничают мне. Возможно, их распускает Поренч, но уж установить их источник не в моих возможностях. У него самого нет алиби, а поскольку он много чего неблаговидного знает о людях и держит их в руках, они ему и алиби придумали. Какие люди? Да много их, но одну фамилию мне называли, сейчас… Выплош? Влохач? Нет… а, вспомнила, Войлок! А что неблаговидное? Преимущественно финансовые злоупотребления, а проще говоря, кража государственных денег. Вот многие в телецентре Поренча и боятся. Но они в долгу не остаются и наговаривают на него. Вот, значит, насчет алиби, и еще говорят, что каждый из убитых в последнее время чем‑то не угодил ему, так потому он и мстит. Мстит таю одного врага отправляет на тот свет, второго оговаривает и устраняет его руками того, который второго возненавидел, третьего… Да, вот еще, пока не забыла, — я беспокоюсь о судьбе Лапиньского, ведь он приличный человек и замечательный режиссер, добился увольнения Поренча, так как бы тот не принялся мстить… Может, не мешало бы как‑то его охранять?

— Может.

— Да, и вот еще что. В деле пользовались пушкой, причем два раза. Вы эту пушку нашли? Знаете о ней что‑нибудь?

— Это я могу вам сказать. Не нашли, но знаем.

— Так чья же она?

— Покойника.

— Спятить можно! Из могилы стрелял? Какого покойника?

Гурский помолчал, но потом все же раскололся, приоткрыл‑таки завесу служебной тайны. Уже потом я поняла, с чего это он раздобрился.

Четверть века назад один из сотрудников милиции буквально за день до выхода на пенсию оказался втянутым в перестрелку в Рембертове. Вечером шел домой, уже кончился его рабочий день, и так случилось, что один из бандюг угодил камнем ему в голову. Милиционер скончался на месте, а личность швырнувшего камень так и не была установлена. Бандитов было несколько, а когда приехал наконец милицейский патруль, избивавшие двух своих недругов храбрецы бросились врассыпную, свидетели сбежали еще раньше, а у погибшего милиционера не оказалось служебного оружия. Осталась пустая кобура, запасной магазин нападавшие тоже прихватили. Некоторых свидетелей догнали, бандитов вскоре переловили, но о милицейском оружии никто ничего не знал. Тщательно обыскали сорок две квартиры — тоже безрезультатно. Огнестрельное оружие исчезло, как в воду кануло.

И вот теперь выяснилось, что не в воду: револьвер несколько раз фигурировал «в деле». Пули, убившие Вайхенманна и Држончека неопровержимо свидетельствовали о том, что они выпущены из того револьвера. Однако теперь, по прошествии двадцати шести лет уже невозможно было установить, кому оружие принадлежит. За эти годы оно наверняка много раз меняло хозяев. Его могли продавать и покупать, терять и находить и даже дарить и красть. Однако самого револьвера никогда никто не видел. И сейчас он находился у неизвестного убийцы. Разве что тот выбросил его в Вислу. Лично он, 1Урский, не верил, что оружие выбросили.

С большим вниманием выслушала я рассказ инспектора, всей душой сочувствуя нашим милиционерам в их опасной и трудной работе, как сочувствовала им всю жизнь. И попыталась вселить бодрость в инспектора.

— Все же хоть какая‑то искорка да промелькнула. Уверена, вы уже роетесь в архивных материалах той поры, ведь это бумаги, так? Тогда же не было компьютеров? Проверяете каждого, кто вызывает сомнение, в здании телецентра на Воронича осматриваете с лупой все закоулки, из свидетелей выжимаете все возможное, разыскиваете людей, которых невзначай назвали первые…

— Да откуда вы все это знаете? — раздраженно начал было Гурский, но спохватился и спокойно закончил: — Глупый вопрос. Так что учтите: я вам ничего не говорил. Вы легкомысленная особа и во всем признались, за что я вам глубоко благодарен.

— Да что вы такое говорите? — взвилась было я, но тоже спохватилась и успокоилась. — Ну конечно, забыла, с кем говорю. Хотела спросить, откуда вам известно, что я не наплела с три короба, но ведь вы наверняка уже двадцать раз проверили каждое мое показание, ведь судьба заставила меня то и дело попадаться на вашем пути при расследовании этих последних убийств, я и сама не рада, и поверьте, никаких усилий для этого не прилагала.

— Может, у вас просто такие активные знакомые?

— Но тогда я, хоть и легкомысленная, но предупреждаю — теперь уж буду лгать, изворачиваться и заливать. Ага, самое главное: что там с Мартусей?

— А что, неужели вас не интересуют отпечатки? Вы всегда меня о них расспрашиваете, ведь вам самой их не заметить и не определить.

— О, еще как интересуют! Так что там у вас?

— К счастью, преступник не уделил им должного внимания. А может, в отличие от вас, и вовсе не знал, что такие существуют и при расследовании играют огромную роль? Во всяком случае, везде были одни и те же ботинки, даже в здании телецентра удалось их выявить. Там, кстати, затоптали в основном ступеньки лестницы, на которых лежал убитый, а из этого следует, что везде действовал один и тот же преступник. Даже удивительно, почему он в телецентре не стрелял. Вы как думаете, почему?

Да… начать с того, что голова моя была в основном занята Эвой Марш и кассетами с экранизацией ее произведений. Ее! Да за одно это словечко она просто обязана отправить меня на тот свет. Если бы кто‑то об экранизациях по моим книгам сказал «мои», я бы волосы на себе рвала. Но ведь на телецентр кто‑то пошел именно за ее экранизацией…

— Пушку не захватил! — вырвалось у меня прежде, чем успела обдумать ответ. — Не было у него при себе того пистолета, небось не всегда носит при себе на подтяжках под пиджаком, тяжелый ведь. А может, боялся, что грохнет! В смысле не хотел поднимать шум. Поэтому ухватил то, что подвернулось под руку, и этим оглоушил.

— То есть, по–вашему, он не планировал убийства Заморского?

— Планировать‑то он, возможно, и планировал, но мог не знать, что именно там он ему попадется. Просто не приготовился.

Тут только сообразила — опять плету, чего не следовало, лучше бы мне было промолчать. А Гурский и не скрывал, что мое мнение выслушал с интересом.

— А раз так — логично заметил инспектор, — тогда зачем он вообще туда поперся? Раз это место так редко посещают, а тут вдруг оба пошли туда: и убийца, и его жертва.

Удивление заставило меня снова раскрыть рот.

— О, ценная мысль! Может, они и пошли вместе? С кем же, черт бы меня побрал, Заморский не побоялся бы пойти туда как ни в чем не бывало?

Не с Эвой, угрюмо подумала я, уж с ней вряд ли. А Гурский принялся оживленно развивать свою блестящую идею.

— Значит, круг подозреваемых ограничен довольно небольшим числом знакомых. Итак, вернемся к вашим увиливаниям и привиранию, ведь на телевидении нет места честной дружбе, никто там не желает добра ближнему своему…

— А вот это правда, и привирать не надо. Хороших друзей там днем с огнем не найдешь. Но тут я вам ничем помочь не могу, людей плохо знаю, многих лишь в лицо, даже фамилий не помню. Не говоря уже о группах, шайках, создавшихся группировках… Но одно знаю твердо: все как один не любят меня. Даже если в личном плане равнодушны к моей особе, то в служебном на дух не выносят. Вам бы, пан инспектор, с Мартусей побеседовать, она в самом центре всевозможных планов и амбиций. Или с Магдой, та еще лучше знает людей с телевидения…

— А почему же они вас так не любят?

— Да не время сейчас рассказывать всю эпопею! Мартуся…

— Отпечатки также оставлены орудием убийства, — невежливо перебил меня следователь. — Вам ни за что не отгадать, учтите, королевский скипетр тут ни при чем.

— Тогда сами скажите!

— Как‑то даже неудобно говорить, выглядишь дурак дураком. Я ведь не историк. Кажется, ошибка реквизиторов…