Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

11—17 Ср.: Джеймс Битти (1735–1803), письмо XIII доктору Блэклоку от 22 сентября 1766 г.: «Не так давно начал я поэму [ „Менестрель“, 1771, 1774], писанную манерой и строфой Спенсера, в которой намереваюсь дать широкий простор своему воображению и быть смешным или трогательным, описательным или чувствительным, нежным или сатирическим, как подскажет мне настроение» (в кн.: Уильям Форбс, «Рассказ о жизни и произведениях Джеймса Битти» / William Forbes, «An Account of the Life and Writings of James Beattie». 2 ed., Edinburg, 1807, I, 113).

Байрон цитирует эту фразу в предисловии к первым двум песням «Чайльд Гарольда» (февраль 1812 г.), и она вполне соответствует намерениям Пушкина. Пишотов перевод (1822) звучит так: «…en passant tour à tour du ton plaisant au pathétique, du descriptif au sentimental, et du tendre au satirique, selon le caprice de mon humeur»[99] (OEuvres de Lord Byron, 1822, vol. II).

15—17 «лет… замет» — Более совершенный отголосок довольно неуклюжих стихов Баратынского в поэме «Пиры» (1821; см.: гл. 3, XXX, 1), стихи 252–253:

Собранье пламенных заметБогатой жизни юных лет…

Здесь слышится и еще один, более любопытный, хотя и не столь явный отголосок двух строк (7–8) Батюшкова из стихотворного посвящения в двадцать три строки «К друзьям», открывающего часть II (октябрь 1817 г.) сборника «Опыты в стихах и прозе»:

[Дружество найдет]Историю моих страстей,Ума и сердца заблужденья...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эпиграф

И жить торопится, и чувствовать спешит.

К. Вяземский — князь Петр Вяземский (1792–1878), малозначительный поэт, жестоко страдал от влияния французского рифмоплета Пьера Жана Беранже; в остальном же это был виртуоз слова, тонкий стилист-прозаик, блистательный (хотя отнюдь не всегда заслуживающий доверия) мемуарист, критик и острослов. Пушкин очень любил Вяземского и соперничал с ним в зловонности метафор (см. их переписку). Князь был воспитанником Карамзина, крестником Разума, певцом Романтизма и ирландцем по матери (О'Рейли){6}.

Вяземскому, первым (4 ноября 1823 г.) узнавшему из письма Пушкина о работе над ЕО, отведена в романе необычайно приятная роль: он открывает роман (эпиграфом взята 76-я строка его стихотворения «Первый снег»; см. также гл. 5, III, где Вяземский соседствует с Баратынским); он каламбурит, оживляя путешествие Татьяны в Москву (см. пушкинское примеч. 42 и мой коммент. к гл. 7, XXXIV, 1 о Мак-Еве); и наконец, уже в Москве доверенным лицом автора приходит на выручку Татьяне, когда та отбывает скучнейшую светскую повинность (см. коммент. к гл. 7, XLIX, 10).

Стихотворение «Первый снег» (1816–1819, опубликовано в 1822[100]) написано шестистопным ямбом и состоит из 105 стихов со свободной схемой рифмовки. Пусть приветствует весну «баловень» юга, где «тень душистее, красноречивей воды», я — «сын пасмурных небес» севера, «обыклый к свисту вьюг», и я «приветствую… первый снег» — вот суть начала. Далее следует описание нагой осени, а затем — волшебства зимы: «лазурью… горят небес вершины… блестящей скатертью подернулись долины… темный изумруд посыпав серебром, на мрачной сосне… синим зеркалом… пруд окован». Эти образы, лишь четче очерченные, у Пушкина повторяются в 1826 г. (ЕО, гл. 5,I) и особенно в 1829 г. (стихотворение «Зимнее утро», написанное четырехстопным ямбом). Первая треть произведения Вяземского позади. Далее следует описание смельчаков-конькобежцев, празднующих «ожиданный возврат» зимы (ср. ЕО, гл. 4, XLII, конец 1825 г.); затем мелькает сцена заячьей охоты («взор нетерпеливый допрашивает след»), а за ней — портрет разрумянившейся на морозе дамы (оба образа имеют параллели у Пушкина в стихотворении «Зима», 1829, александрийский стих). Несущиеся сани (на них аллюзия в ЕО, гл. 5, III, 5—11) затем сравниваются с пролетающей молодостью (стихи 75–76):

По жизни так скользит горячность молодая,И жить торопится, и чувствовать спешит!

<…>

Первую из этих строк Шишков, критикуя (см. коммент. к гл. 8, XIV, 13), назвал слишком галльской: «ainsi glisse la jeune ardeur»; вторую Пушкин поставил эпиграфом к главе.

Дальше у Вяземского (пересказываю прозой): «Счастливые годы! Но что я говорю [псевдоклассический галлицизм „que dis-je“]?.. Любовь нам изменяет… в памяти души живут души утраты, и с тоскою прежнею я клянусь всегда приветствовать — не тебя, красивая весна, но тебя,

О первенец зимы блестящей и угрюмой!Снег первый, наших нив о девственная ткань!»

(стихи 104–105)

Лексика стихотворения пышна, несколько архаична и изобилует лишь Вяземскому присущими идиолектизмами, делающими его язык мгновенно отличаемым от весьма затертого языка современников-подражателей Пушкина (хотя на самом деле как поэт Вяземский был слабее, скажем, Баратынского) Кажется, будто смотришь сквозь не совсем прозрачное увеличительное стекло. Следует заметить, что эпиграф Пушкин взял из заключительной, философской части стихотворения, но при упоминании в гл. 5, III (см. коммент. к гл. 5, III, 6) обращался к его центральной, живописующей части.

Пушкин в Кишиневе получил от Вяземского из Москвы опубликованный «Первый снег» (который знал в рукописи с 1820 г.) всего за два месяца до того, как была написана первая строфа ЕО.

I

«Мой дядя самых честных правил,Когда не в шутку занемог,Он уважать себя заставил4 И лучше выдумать не мог.Его пример другим наука;Но, боже мой, какая скукаС больным сидеть и день и ночь,8 Не отходя ни шагу прочь!Какое низкое коварствоПолуживого забавлять,Ему подушки поправлять,12 Печально подносить лекарство,Вздыхать и думать про себя:Когда же черт возьмет тебя!»

1 Мой дядя самых честных правил… — <…> Начало, с точки зрения переводчика, не самое благодатное, и перед тем, как двинуться дальше, следует задержать внимание читателя на некоторых фактах.

В лагере литературных новаторов в 1823 г. Пушкин соперников не имел (огромная пропасть отделяет его от, скажем, Жуковского, Батюшкова и Баратынского — группы малозначительных поэтов, наделенных более или менее равным талантом, от которых следует незаметный переход к уже откровенно второстепенной поэзии Вяземского, Козлова, Языкова и т. д.); но в лагере архаистов году в 1820 по крайней мере один соперник у него был: великий баснописец Иван Крылов (1769–1844).

В любопытнейшем прозаическом отрывке (тетрадь 2370, л. 46, 47) — «воображаемом разговоре» автора с царем (Александром I, правил с 1801 по 1825 г.), который поэт набросал зимой 1824 г. во время своего вынужденного уединения в Михайловском (с 9 августа 1824 г. по 4 сентября 1826 г.), автор произносит следующие слова: «Онегин печатается [глава первая]: буду иметь честь отправить 2 экз. в библиотеку Вашего Величества к Ив. Андр. Крылову» (Крылов с 1810 г. имел синекуру в публичной библиотеке Петербурга). Начальная строка ЕО является (что, как я заметил, известно русским комментаторам) отзвуком 4-го стиха басни Крылова «Осел и мужик», написанной в 1818-м и напечатанной в 1819 г. («Басни», кн. VI, с. 177). В начале 1819 г. в Петербурге Пушкин слышал, как сам полнотелый поэт исполнял ее — со смаком, преисполнившись юмора — в доме Алексея Оленина (1764–1843), известного мецената. В тот памятный вечер, среди всевозможных развлечений и игр, двадцатилетний Пушкин почти не заметил дочку Оленина Аннет (1808–1888), за которой будет столь страстно и столь несчастливо ухаживать в 1828 г. (см. коммент. к гл. 8, XXVIa, варианты), зато заметил племянницу г-жи Олениной Анну Керн, урожденную Полторацкую (1800–1879), которой, при второй с ней встрече (в июле 1825 г., в имении под Псковом), он посвятит знаменитые стихи, начинающиеся словами «Я помню чудное мгновенье…», и подарит их ей, вложив в неразрезанный экземпляр отдельно изданной первой главы ЕО (см. коммент. к гл. 5, XXXII, 11), в обмен на веточку гелиотропа с ее груди{7}.

4-й стих басни Крылова гласит: «Осел был самых честных правил». Крестьянин поручил ослу стеречь огород, и тот не тронул ни единого листа капусты, но скакал по грядкам так рьяно, что все перетоптал — и был бит хозяйской дубиной: нечего с ослиным умом браться за серьезное дело; но не прав и тот, кто ставит сторожем осла.

1—2 Чтобы эти два стиха стали понятны, вместо запятой следует поставить двоеточие, иначе запутается и самый скрупулезный переводчик. Так, прозаический перевод Тургенева-Виардо, в основном точный, начинается с ляпсуса: «Dès qu'il tombe sérieusement malade, mon oncle professe les principes les plus moreaux»[101].