Там, за Вороножскими лесами - Татьяна Владимировна Луковская

поможет, – воевода встал из-за стола. – Знаешь же, что не отдам, так зачем явился?

– А с чего тебе, Федор Евсеевич, мне дочь свою не отдать!? Чем я в мужья плох?! Отец у меня нечета тебе, городом большим ведает, – отчаянье делало Демьяна злым и наглым.

– То ты, сынок, больших городов не видел, – опять сощурил глаза воевода.

– Больших может и не видел, да по твоему хаживал, с Ольговом не сравнить.

– Вот, что за женихи нынче, Устиньюшка, пошли?! – опять кому-то громко выкрикнул Федор. – Пришел дочь просить, а отца поносит.

– Не хотел я тебя обидеть! Уж прости жениха неразумного! – так же громко в пустоту закрытой двери крикнул Демьян. – Да правдой можно ли обидеть?

Федор громко расхохотался, поглаживая опрятную бороду.

– Нравишься ты мне, Демьян Олексич, другого и на порог бы не пустил, а тебе вот, что скажу… Переходи на службу к рязанскому князю, я пред светлым Федором Романовичем51 похлопочу. Хочешь, здесь на заставе первым помощником мне будешь, не захочешь под рукой тестя ходить, ежели городец мой мелковат, так я тебя в переяславскую дружину пристрою. Что скажешь?

У Демьяна перехватило дыхание.

– Не могу я того принять, – с трудом вымолвил он.

– Видишь, я ему не отказывал! – крикнул в воздух Федор. – Он сам от тебя отрекся, ему его князья дороже!

За дверью послышался легкий шорох и быстро удаляющиеся шаги.

– Зачем ты так? – с горечью прошептал Демьян.

– А затем, чтобы слезы по тебе не лила да быстрее позабыла. Отец, говоришь, большим городом управляет. А цел ли тот город, а жив ли отец твой? Ты про то ведаешь? Куда ты молодуху собираешься везти, ногайцам в руки? Я не для того дочь растил, чтобы ее на невольничьем торгу грязными ручищами поганые лапали! Что я матери ее на том свете говорить стану? Разные у вас дороги!

– А ты думаешь там за Вороножскими лесами рай?! Тишь да благодать! Думаешь, чащи непролазные уберегут Переяславль? Батыя то не остановило… А батюшку князя твоего не в Орде ли замучили, на куски разрезали52? Не так давно это было. И вы, и мы меж лесом и степью живем, вместе по краю ходим. День прожили – да слава Богу! Времена нынче такие.

– Может и такие, только наш князь о судьбе батюшки помнит, гордыню свою подальше за пазуху засунул да голову пониже склоняет, а твои кланяться не хотят, боятся – надвое переломятся, от того погибель Курской земле. Диким полем все обратится.

– А вас, значит, за смирение не тронут? – усмехнулся Демьян. – В холопах жить спокойней.

– Жить! Это ты правильно заметил. Все, устал я пререкаться с тобой. Сам все понял, не дурак. Ступай с Богом, – Федор опять тяжело опустился на лавку. – Каравай возьмешь53, оголодали, небось? – хозяин широким жестом обвел стол.

– Обойдусь, – Демьяну показалось, что пол расходится под ногами, и открывается бездна. – Не отдашь, так умыкну! – в отчаянье крикнул он воеводе, не желая мириться со злой судьбой.

– Нет, Устя, ты посмотри каков! В моем доме мне же и грозит, – хмыкнул в бороду воевода.

Устинья потянулась к мужу и что-то, густо краснея, зашептала ему в самое ухо.

– Не было у них ничего в лесу, уж я свою дочь насквозь вижу! – Федор опять вскочил с лавки. – А коли б и было чего, все равно не отдал бы! Я здесь на заставе не зря грудь под стрелы бродников подставляю, жалует меня князь. Я такое приданое своей Агафье выкачу, что жених не только порченную, а и брюхатую возьмет, да еще ручки мне целовать станет!

Не дослушав крики распалившегося воеводы, Демьян пошел прочь.

Князь Ольговский был, как и братец отходчив, долго на Олексича злиться не мог, да и вину пред ним чувствовал. Своего боярина он ждал в темной избе с кувшином забористой браги. Когда тот явился с почерневшим лицом, Александр расспрашивать ничего не стал, просто протянул дружку крынку. Демьян жадными глотками начал вливать в себя дурманящую жидкость.

– Забудь, Робша, забудь, – как заклинание зашептал князь, – переболит, и это пройдет… Хочешь, с Матрешкой тебя сведу, ты ей тоже понравился.

Демьян понуро усмехнулся:

– Не надо, – и сделал еще пару глотков.

Какое-то время они сидели молча.

– Я к ней сейчас пойду, – вдруг, сильно шатаясь, вскочил с лавки Олексич, – прощение попрошу, что отрекся…

– Как отрекся? – не понял князь. – Тебе воевода отказал, твоя-то вина в чем? Они пусть прощение просят, такому добру молодцу отказали. И захотят, да такого не сыщут.

– Отрекся я от нее, дважды отрекся, а могли бы вместе быть, – не слушая Александра, продолжал твердить Демьян, пытаясь рукой попасть в рукав кожуха.

– Тебе что ж воевода какие условия за девку выставил? – догадался более трезвый князь, подаваясь вперед.

У Демьяна все кружилось перед глазами, противный кожух никак не хотел надеваться.

– Горшенька, помоги! – крикнул он, тихо сидевшему в уголочке отроку.

– Просил у тебя чего воевода воронжский? – продолжал допытываться Александр, загораживая Олексичу дорогу.

– Ничего не просил, – сквозь хмельной туман до Демьяна стало доходить, что он взболтнул лишнего.

– Как же ты от его дочери отрекся? – не унимался князь, понимая, что надо «дожать» боярина, пока тот пьян.

Нужно что-то отвечать, что-то придумать, но мысли никак не хотели сплетаться в нужный узор. «Не умеешь врать, так и не берись», – всплыли насмешливые слова. «Что ж делать, если про лес расскажу – Агашу опозорю, про предложение Федора – ему насолю… насолю воеводе… ну так и поделом …»

– Ну? – тряхнул Демьяна за плечи Александр.

– К рязанцам переманивал, Агафью в жены обещал, – выдавил из себя Олексич.

– А ты? – напрягся князь.

– Видишь с тоски упился, ноги не держат, – Демьян вцепился в руку стоявшего услужливо рядом Горшеньки. – Как думаешь?

Князь отступил, облегченно вздохнув.

– Пойду я… пойду, – Олексич двинулся к двери.

– Да куда ты пойдешь? Ляг, проспись, утро вечера мудреней! – крикнул ему вслед Александр.

– Повиниться мне нужно, – Демьян вывалился на двор, свежий ветер ласково погладил разгоряченное лицо.

– С ним ступай, – приказал князь Горшеньке, – упадет где, замерзнет.

Отрок бросился за хозяином.

Улица, дома, заборы – все плыло вкруг хмельного прохожего, приглашая и его присоединиться к ленивой плясовой, но Демьян упорно шел вперед, из последних сил пытаясь сохранить равновесие. По пути попадались какие-то люди, их лица были размытыми пятнами. «Как я набрался!» – шумело в голове.

Вот и ненавистный забор. Парень запрокинул голову и громко позвал:

– Агаша!.. Агафья!

– Демьян Олексич, пойдем домой, – стыдливо оглядываясь, стал дергать его за рукав