Мятежники - Юлия Глезарова

Офицеры дружно загоготали.

– Браво! – вскричал молодой, черноволосый и кудрявый поручик, Михаил Щепилло. – Дамы разные бывают, но ветрены – все. Как солдаты наши: разные по возрасту, но все тупы, как носки на башмаках.

Новый взрыв гогота заглушил слова его.

– Нет! – в разговор вступил еще один офицер, штабс-капитан Антон Роменский. – И дамы разные, и солдаты тоже… У меня в роте почитай каждый второй грамоте обучен.

– Так это потому, – ответил ему Щепилло, – что ты, Антоша, фи-лан-троп, ты уж прости меня за грубое слово… Грамоте их учишь зачем-то, телесные наказания отменил. Думаешь, они от сего службу понимать лучше будут? Знаю я тебя, сколько лет уже вместе служим…

– Ты прав, поручик, – поддержал Щепиллу Кузьмин. – Миндальничать с солдатами, как и с дамами, не следует. Натиск – вот наш девиз. И в службе, и в делах амурных.

– Господа! – сказал Сергей печально. – Дела амурные ваши до меня не касаются, а телесные наказания в своем батальоне я отменю…

– Да ежели солдат не понимает по-другому? – Кузьмин искренне недоумевал. – Как учить-то их без палок? Что же вы не пьете, господин подполковник?… Пригласили нас, а сами не пьете.

– Да, – спросил Щепилло, несколько свысока поглядывая на Сергея, – отчего не пьете вы?

– Пью, – Сергей залпом опорожнил стакан. – А наказаний в моем батальоне не допущу… не допущу.

– Ваша воля…

Язык Сергея вдруг начал заплетаться. Он понял, что пьян – да так, как до того ни разу в жизни не напивался. Как добрался до дому – он не помнил.

Смутно, сквозь хмельной туман он помнил, как Никита, ворча, снимал с него сапоги, как рухнула на него жаркая перина, брошенная все той же, бесчувственной рукой слуги, недовольного тем, что барин разбудил его ночью. В коротком пьяном сне ему привиделся Мишель: его друг был бледен, губы дрожали. Сон оборвался. Сердце билось как умирающая птица, его удары отдавались в голове тошнотворной болью, во рту было сухо. Он лежал на кровати, ничком, окно было открыто, полотняная занавеска колебалась, задевая небритую щеку…

Следующие два дня Сергей сказался больным и не ходил на службу.

6

Письмо из Василькова было похоже на крик отчаяния – в нем почти не было подробностей о новом месте службы, но слов о тоске, хандре и недомогании с избытком. Матвей выехал на следующий день после того, как его получил – тревога за младшего брата лишила его покоя и сна.

Матвей застал брата на квартире. Сергей был нездоров, сидел в кресле возле окна, курил трубку. Обрадовался, увидев брата, обнял, задал пару незначащих вопросов и тут же снова уселся на свое место, уперся взглядом в окружающий пейзаж – лес, поле, покосившиеся хаты, дорога.

– Ты что – ждешь кого-то? – спросил Матвей.

– Что?

– Кого ты ждешь? – раздраженно переспросил Матвей. Он старался смотреть на брата беспристрастным взором лекаря, думал: чем болен он – простудою? Лихорадкою? Побледневшие губы, круги под глазами, лицо осунулось…

– Что с тобой?

– Ничего. Нездоров. Извини…

Сергей замолчал, словно и эти отрывистые слова дались ему с трудом. Закашлялся. И опять отвернулся к окну.

Матвей провел в Василькове два дня, с беспомощной тоской наблюдая за болезнью Сергея. Он попытался пользовать его своими микстурами, но ничего не помогало… Сергей по-прежнему был неразговорчив, сидел у окна, глядел на дорогу, думал о чем-то своем, разговаривал с Матвеем – и тут же терял нить беседы, отвлекался, вновь отворачивался к окну. Матвей попробовал уговорить брата спеть, даже уселся за фортепьяно – но когда Сергей услышал знакомые звуки, лицо его исказилось, как от зубной боли…

– Матюша, не надо, прошу, – с трудом произнес он, – не буду я петь. Не могу. Оставь.

Захлопнув запыленную крышку, Матвей с досадой отошел от фортепьяно. Приказал Никите седлать лошадь и уехал на долгую прогулку – сил не осталось видеть Сергея в таком состоянии.

Пропутешествовав по весьма живописным окрестностям часа два, он вернулся в городишко. Подъезжая к дому, где квартировал Сергей, удивился распахнутой настежь двери. Войдя, увидел сидевшего на диване и блаженно улыбавшегося Мишеля – в покрытых жирной дорожной грязью сапогах и запыленном мундире. Сергея в комнате не было…

– Здравствуйте, прапорщик. Зачем пожаловали?

– Надобность имею собственную, – Мишель не сделал даже попытки встать с дивана, но улыбаться перестал.

– Надобность ваша – в Ржищеве, при полку, – голос Матвея дрогнул. – Извольте ехать к месту службы.

– Вы не начальник мне, Матвей Иванович, потрудитесь выбирать выражения… – прапорщик говорил нагло, с вызовом.

– Вы, сударь, хотите сказать…

Матвей не успел закончить фразу; в комнату вошел Сергей. На лице его блуждала улыбка – такая же, как только что была у Мишеля. В руках он нес дымящийся самовар. Матвей удивился: он не знал за братом умения разводить самовары, на то были слуги, в данном же случае – Никита. Сергей поставил самовар на стол и виновато произнес:

– Я Никиту отпустил…

И засуетился, доставая из буфета тарелки и вилки.

– Я помогу тебе, – Матвей подошел к нему.

– Не надо… Я сам… сам.

Матвей с ужасом перевел взгляд на Мишеля: суета Сергея доставляла ему видимое удовольствие. Негодный мальчишка играл ролю, справедливо рассудив, что в присутствии Сергея ему ничего не угрожает…

Волна отвращения захлестнула Матвея, он повернулся и вышел. Сидя в своей комнате, он терпеливо ждал Сергея, глядел в книгу, не понимая слов. Наконец брат вошел, смущенный и грустный.

– Уехал Миша… Ему в полк надобно.

Матвей взял Сергея за руку.

– Что тебе в этом юнце, Сережа?

Сергей задумчиво посмотрел на Матвея.

– Ты не знаешь его… – он опустил голову. – Таких людей в наш век больше нет… Я не ослеплен вовсе, я сравниваю… с господами офицерами моими.

– Таких людей?.. – Матвей вскочил. – О чем ты?.. Слухи о вашей… дружбе уже и до Полтавы дошли… Говорят, что вы неразлучно вместе, что без него ты шагу не ступишь… Что ты его покрываешь по службе… Ведь это правда? Правда?

– Правда. И что с того? Я давно уже не ребенок, – устало сказал Сергей. – Позволь мне самому решать, как жить…

Матвей пришел в ярость – и сдержаться было никак невозможно. Сергей оказался на волосок от гибели, по крайней мере, так казалось старшему брату.

– Я… знаю, чего тебе от сего юнца надобно, – в горле у него пересохло, пришлось перейти на хриплый шепот. – Есть на сей случай артикул воинский… под сто… шестьдесят шестым нумером. Я отцу отпишу… Пусть он решает, что делать с тобою. Пусть заберет тебя из службы, для коей ты вреден. Ежели я тебе не указ.

Сергей вскочил. Матвей же, набрав воздуха в легкие, пытался успокоиться.

– Тебе надо повзрослеть, Сережа, и… перестать тешить себя иллюзиями, – Матвей сел и жестом показал брату на стул. – Мир таков, каков есть, и не нами заведен его порядок. Ты живешь неправильно… Изменись. Будь как все, служи, женись… Я уже говорил тебе…

– Да коли я не могу сей образ жизни принять? Ежели не для меня сие?

– Ты должен смириться, другого пути нет.

Сергей с сожалением покачал головой.

– Есть другой путь. Ежели мир не хочет принять меня… И даже ты не хочешь… Тогда я… мы с Мишею… изменим этот мир. Он станет другим. И нам найдется в нем место. Миша верно говорит – все мы рабы, в частной жизни своей отчетом обязаны. А сие – безбожно…Ежели отец узнает… он, конечно, добьется моей отставки… Государя просить станет… и добьется. Может быть, ты прав… Отставка – давнишняя мечта моя. Но и отставка не изменит меня, поверь. Я… я просто поеду туда, где будет Мишель… и буду рядом с ним…

– Не могу же я равнодушно смотреть…

Сергей притянул к себе голову брата и поцеловал Матвея в холодный потный лоб.

– Не надо смотреть равнодушно… Я решился… Ты сам мне говорил, что Поль положил общество продолжать, Поль и мне сие сказывал… И я… мы с Мишелем… мы решили присоединиться к делу сему. Ты ведь… не откажешь мне в содействии? Ты же пойдешь со мною?

Сергей внимательно посмотрел брату в глаза: в них была скорбь и усталость.

– Я не… могу без тебя, – Матвей едва не плакал. – Ты ведь знаешь… С детства… с детства… Мы – одно целое… Но еще раз… подумай…

– Я все обдумал уже. Ты с нами?

– Да, – Матвей кивнул, сглотнув комок в горле. – С тобою.

Матвей знал: по уму он превосходил брата, но Сергей был сильнее и физически, и душевно. Несмотря на слабость свою, безусловно запрещенную сто шестьдесят шестым артикулом…

К тому же брат был единственным, рядом с кем Матвею не нужна была заветная темная склянка с опиумом. Он слишком долго лечил свои боли этим снадобьем, тогда, увы – единственным известным в Европе болеутоляющим. Началось это в гошпитале, после отъезда Сережи, когда Матвей выл и стонал от боли. Он был молод: его жалели. Вернее – на него не жалели лекарств, что были хуже самой болезни. Впрочем, в гошпиталях в те дни мало кто об этом думал: подштопанный лекарями прапорщик вполне мог не пережить следующего генерального сражения. Не было смысла мучить мальчишку…