Мятежники - Юлия Глезарова

– Вечером… За окном уже стемнело… Фонари зажгли… Я у окна стоял: ждал брата… Ты сверху спускался… У тебя еще книга какая-то в руках была, ты ее пальцем заложил…

– Шиллер, я тогда Шиллера читал…

– Я тебя подозвал…

– Сего не помню, – Мишель внезапно побледнел, провел рукой по лбу, – прости, Сережа, не помню… Не помню… Не хочу больше, хватит… Прошу тебя…

– Господин юнкер, а на каком языке вы со своим Ванькой разговариваете? – внезапно произнес Сергей с той же интонацией, что и тогда, в казармах.

Мишель выскочил из комнаты, Сергей услышал, как хлопнула входная дверь. Взглянул в окно. Мишель сбежал по ступеням, прижимая руку ко рту, нагнулся над ближайшим сугробом. Его стошнило. Сергей отвернулся от окна, налил в стакан воды из графина. Вышел из дома, выпустив из сеней облачко домашнего тепла.

– Что с тобой? На, выпей…

– Я вспомнил! – не обращая внимания на протянутый Сергеем стакан воды, Мишель захватил горсть чистого, хрустящего снега, вытер им лицо. Скатал снежок, размахнулся, запустил в стену. Скатал второй и начал грызть, как яблоко.

– Пошли в дом, холодно, – Сергей обнял Мишеля за плечи, потащил за собой в тепло.

– Я вспомнил, все вспомнил… Я даже вспомнил – почему забыл! – крикнул Мишель.

– Почему же?

– Больно очень было… От насмешки твоей. От других терпел – только досаду чувствовал, а от тебя… не ожидал, верно… Помню, что больно было… так больно… Но я простил тебя, в тот же миг простил!

– Что ты снег ешь? Заболеешь, не дай Бог.

– Ничего. Я крепкий. Боже мой, я все в один момент вспомнит, Сережа! Вспомнил даже, что читал тогда… «Дона Карлоса, инфанта Гишпанского», – Мишель отправил в рот остатки снежка, улыбнулся застенчиво и начал читать наизусть, смотря прямо в глаза Сергея:

– О, дай мне плакать, в твоих объятьяхВыплакать всю муку, единственный мой друг.Я одинок. Среди земель, где правит мой отец,Среди морей, где флаг царит испанский,На всей земле нет в мире никогоНа чьей груди излить могу я слезы…

– Мишель запнулся, – забыл, как дальше… Ты не помнишь?

– Нет, – покачал головой Сергей, – дальше не помню.

На следующее утро Мишель проснулся с болью в горле и порядочным жаром. Полковой лекарь определил горловую жабу, пощупал напряженно бьющуюся жилу на запястье и сказал, что надо пустить кровь. Сергей с тревогой спросил – нет ли иного средства, но лекарь был неумолим…

После кровопускания Мишель ослабел, но боль в горле терзала его по-прежнему, есть и говорить ему было трудно. Под челюстью надулись желваки. Он хотел уснуть, но не мог…

Сергей присел на его кровать, поправил одеяло.

– Миша, – тихо позвал он друга.

Больной с трудом разлепил опухшие веки. Сергей склонился к нему, заглянул в глаза.

– Сейчас легче станет… Я боль твою заберу… Смотри мне в глаза…

Несколько мгновений Мишель послушно не отрывал свой взгляд от Сергея, потом внезапно застонал, выпростал из-под одеяла руку и заслонил его глаза жаркой ладонью.

– Не хочу… Не надо… Не смотри на меня… Не надо… Ты мою боль… себе заберешь… потом сам заболеешь… не хочу так. Я – сам… Я крепкий…

Отведя от лица чужие горячие пальцы, Сергей увидел, что Мишель лежит, сжав веки, словно ему больно глядеть на свет.

– Открой глаза, – настойчиво попросил Сергей. Впервые кто-то отказывался от его помощи. Впервые кто-то догадался о том, что чужая боль никуда не исчезает, а переливается в него, как прах в песочных часах. Никто до сего момента – ни маменька, ни брат, ни сестры – даже не думали об этом.

– Нет, – сипло произнес Мишель, не открывая глаз, – нет… Моя боль… мне и терпеть… Не хочу… чтоб тебе больно было… Не надо…

Сергей молча наклонился, обнял его, лег рядом.

– Открой глаза, – тихо произнес он, – ну и что с того, что мне больно будет? Я не заболею, все в минуту пройдет… А тебе легче станет… Позволь мне страдание твое облегчить, я на него смотреть не могу…

– Нет, – прохрипел Мишель, отвернулся к стене, прижал к глазам сжатые кулаки, – нет! Уйди от меня! – он вырвался из объятий Сергея и попытался встать с кровати.

– Что с тобой?

Нетвердо ступая босыми ногами по полу, выставив вперед руки, Мишель с трудом нашарил кресло, хотел сесть, но промахнулся – глаза его по-прежнему были закрыты.

Сергей вскочил, хотел помочь, но Мишель отшатнулся, пополз на четвереньках к двери, ослабел, рухнул на бок.

– Не трогай меня… Не прикасайся… Я – сам… сам, – с усилием выговорил он. Попытался встать, но от слабости ноги его не слушались.

– Что с тобой? – с отчаяньем в голосе повторил Сергей, – ты бредишь, жар у тебя… Позволь, я помогу… И глаза открой, Бога ради…

Мишель, капитулируя, протянул ему руку. Сергей помог ему подняться, довел до постели, уложил, закутал в одеяло. Неожиданно Мишель сжал его пальцы, поднес к губам, поцеловал. Глаз он так и не открыл… Но и руки не выпустил. Сунул ее себе под щеку, отвернулся и затих…

Часа через два, когда сидящий около больного Сергей начал задремывать от усталости и однообразных домашних звуков – скрипа сверчка, шороха тараканов на кухне, легкого мышиного топота в подоле, странных стуков и посвистов в остывающей печке – Мишель внезапно отбросил одеяло, сел, открыл глаза…

– Мне легче, – почти нормальным, даже будничным голосом сказал он.

Его рубаха была мокрой от обильного пота.

Мишель начал с отвращением стягивать с себя липкую холодную ткань.

– Никита! Рубаху чистую принеси! – крикнул Сергей, стукнув в дверь каморки, где спал слуга.

Молчание и могучий храп с посвистом были ему ответом.

Пришлось самому рыться в комоде, искать простыни, полотенце. Рубахи чистой у Мишеля не нашлось: Сергей, не раздумывая, взял свою, из той дюжины, что была пошита в Париже, в мастерской мадам Поклеен…

Мадам Поклен именовала свое заведение не мастерской, а салоном, но это был всего-навсего тесная квартирка в третьем этаже. В одной из комнат жила сама мадам, в другой – работали три бледные, скучные девушки – Сергей так и не смог запомнить их имен. Они казались ему одинаковыми, как безголовые манекены в витринах. Матвей проявлял к ним больше интереса и даже затеял интрижку с одной из белошвеек. Свозил ее за город, угостил в придорожном кабачке, но вел себя благородно и сдержанно. Мадам обещала, что две дюжины рубашек будут готовы не раньше, чем через две недели… Но интрижка развернулась стремительно, на следующий же день после прогулки белошвейка прислала Матвею любовную записку. Закончив служебные дела, Матвей ушел… и исчез на ночь. Утром появился, упал и заснул, предупредив Сергея, что ждет гостью.

Вечером, в осьмом часу, девушка от мадам Поклен, принесла готовые рубашки. Она была принаряжена. Волосы завиты, тонкие губы накрашены. На груди приколот букетик фиалок. Щеки у нее были румяными, а глаза – блестели. Матвей сразу увлек ее в свою комнату. Белошвейка томно склонила голову ему на плечо – она была невеликого роста. Подол ее лучшего платья, задел за порог комнаты, зацепился. Охваченный внезапным и непонятным ему самому раздражением, Сергей резко толкнул дверь. Та захлопнулась, прищемив подол. Из-за двери донеся удивленный и кокетливый женский крик.

– О! Милый, я зацепилась…

Матвей засмеялся, потом замолчал. Кусок материи медленно, рывками исчезал из дверной щели. Молчание за дверью… шорох ткани, ползущей по дощатому полу, и живому телу… крик торговца за окном: «Салат! Свежий салат!»

Все эта картина явственно предстала перед его глазами, пока он натягивал на Мишеля свою рубашку. Он мог поклясться в том, что никогда раньше не вспоминал об этом – расставание Матвея с белошвейкой было неприятным: она плакала и клялась в любви и верности, подстерегала брата возле дома, обещала бросится в Сену и намекала на то, что понесла… Впрочем, Матвей ей не поверил. Сергей верил и ужасался – если белошвейка говорила правду, то ребенку брата предстояло расти среди парижской нищеты и убожества. Он уговорил брата дать ей денег – после чего белошвейка мгновенно успокоилась. Сшила себе новое платье, купила шляпку и модную шаль. Через неделю Сергей увидел ее в Люксембургском саду в обществе казака. Тот не говорил по-французски, но, судя по румянцу и блестящим глазам белошвейки, им это нисколько не мешало.

«Парижанки легкомысленны и продажны, – нравоучительно сказал ему Матвей, – здесь нет порядочных женщин…»

Мишель откинулся на подушки, с удовольствием потянулся, словно заново чувствуя освобождающееся от болезни тело.

– Тебе не холодно? – спросил Сергей, с трудом протолкнув слова, через сжавшиеся вдруг горло. Еще одно парижское воспоминание внезапно посетило его…

Слеза, катящаяся по накрашенной щеке…

«…Я не возьму с тебя денег… Ты такой молодой и невинный… Тебе не нужна женщина… тебе нужен я…»

Отодвинувшись к стене, Мишель откинул одеяло.