Мятежники - Юлия Глезарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отодвинувшись к стене, Мишель откинул одеяло.
Торопливо раздевшись, Сергей задул свечу, устроился рядом, отвернувшись от Мишеля. Голова у него кружилась, казалось, что дом плывет и качается. Чужое тепло за спиной вдруг стало своим, принадлежащим только ему – и никому больше…
Так прошла зима и наступила весна, подул теплый ветер, растаял и испарился снег, почки на деревьях раскрылись навстречу теплу, первая зелень робко пробилась из земли. Лето уже стояло на пороге – Иван не кашлял за стеной, натягивая тулуп и валенки, а уходил быстро и ведрами звенел весело.
4
– Мишель, я о переводе в другой полк не просил! – Сергей с ужасом смотрел на Мишеля.
– Я знаю, Сережа, знаю, – Мишель перевел дыхание, овладел собой, отвернулся, – только не говори, когда уедешь… Ты хотел бы знать день своей смерти?… Я – нет…
– Да еще и сам не знаю, когда еду… – пробормотал Сергей. Мишель отвернулся и пошел прочь, кусая губы. Сергей догнал его, взял за руку.
– Прошу тебя, успокойся. Васильков – в ста верстах отсюда: будем видится, – повторил Сергей, стараясь убедить Мишеля более тоном, чем словами.
– Увидимся в следующем месяце – сказала правая рука левой! – Мишель не удержался от горестной остроты, рассмеялся, резко, невесело, некрасиво, зажал рот ладонью.
– Не надо! – Сергей положил ему руку на плечо. – Прошу тебя!
– Не буду, не буду…
Мишель резко вздохнул, отвернулся. И, внезапно перемахнув через плетень, двинулся по узкой тропинке меж огородами… Это был кратчайший путь к их квартире…
Накануне отъезда Сергей рассказал Мишелю о тайном обществе. Он долго не хотел заговаривать об этом: боялся, что Мишель вспыхнет, как порох. Но хотелось хоть чем-то отвлечь друга от душевной боли. Как он ее не прятал, она была видна… Он был весел и оживлен, но ходил за Сергеем, как собака, сопровождая его везде, где только можно. Его непрерывные шутки, каламбуры, и пари были плоски и натужны. Он широко улыбался, шутил, издевался над собой… и надо всеми… Ничто не нравилось ему в те дни. Осень кончалась, солнце светило, но ветер уже был холодным. Наступающая зима обещала холод, мрак и одиночество.
После обеда Мишель прикорнул на диване, Сергей уселся за стол – следовало заняться письмами. Он писал, слыша, как Мишель посвистывает носом во сне, чмокает губами… Становилось тепло от мысли, что стоит оторваться от почты, протянуть руку, потрепать за плечо, и Мишель тут же проснется, полный желания – не обязательно любить – музицировать, есть, пить вино, прокатится на лошади, читать, разговаривать… Думать не хотелось о том, что скоро все это закончится…
Перо запнулось на середине строчки. Сергей, опустил голову, задумался, глядя на огонь свечи…
– Ты говорил, что дворяне – не рабы, – охрипшим со сна голосом произнес вдруг Мишель, – Так останься… к чему тебе ехать? Или я тебя в тягость? Наскучил? Надоел?
Сергей, вздрогнув, обернулся.
– Что ты, Миша? Нет, конечно.
– Вот и выходит, что раб ты… Не волен в действиях своих. И я раб, ибо в отношениях с тобою таиться должен. И все вокруг рабы, – Мишель понизил голос, – кроме одного человека… Понимаешь, о ком говорю?
Сергей молча кивнул.
– О государе, – уточнил Мишель тихо. – Но он хоть может жить, никому не давая отчету. – Мишель встал с дивана, потянулся, присел к фортепьяно, – А наша судьба предопределена, как гамма, – он резким движением откинул крышку инструмента, ткнул пальцем в клавишу, – до: подпоручик, ре: поручик, ми: штаб-капитан, фа: капитан, соль: майор, ля: подполковник, си: полковник, до: генерал… И все! Из гаммы не вылезешь, из табели о рангах не выпрыгнешь!
– Нет, – улыбнулся Сергей, – прапорщика забыл…
– Ну, забыл, – Мишель нахмурился. – Прапорщик вообще никто… И сие – моя жизнь? Зачем она мне дана? Для чего? Человек должен свободным быть – хоть дворянин, хоть крестьянин… Сам должен выбирать – где ему жить, чем заниматься, кого любить?
И тут Сергей понял, что он больше молчать не в силах. Между ним и Мишей осталась всего одна тайна. Он налил себе вина, выпил, заговорил – о том, что не только Мишель, но и он и еще многие теми же идеями болеют, что есть в России тайное общество…
– Отчего раньше молчал? – сразу же разгорячился Мишель. – Или ты не знаешь, каких я мыслей придерживаюсь, кого люблю, что ненавижу?! Почему ты раньше мне об сем не говорил?
– Потому что сие во-первых – не серьезно, а во-вторых – опасно.
– Почему опасно, ежели не серьезно?
– По артикулу воинскому можно любое слово делом представить. Наши говорить горазды, до такого порой договаривались – вспоминать смешно и страшно. Один только есть человек, что дело слову предпочитает… да и тот на одну ногу хром и для настоящего дела из-за увечья своего непригоден…
– Мне все равно: я хочу в общество ваше… Может, и не серьезно сие, но все-таки дело, а не служба. Мне хоть какая-нибудь надежда надобна… на избавление от рабства. Прошу тебя, Сережа!
Сергей хотел уехать через две недели, но потом отложил отъезд – сперва на день, потом на три, затем и на неделю. Если бы Мишель плакал и жаловался – ему было бы легче. Но его друг был поразительно спокоен. Он словно забыл о предстоящей разлуке, жил так, словно ей не бывать никогда. Только служебные обязанности свои вовсе забросил, отлынивая от них при каждом удобном случае.
Все сроки вышли: Сергею следовало явиться в полк. Он решился сказать Мишелю об отъезде только за ужином, после того, как они распили бутылку вина и приступили ко второй: Мишель неожиданно легко отнесся к печальному известию:
– Завтра? Утром? Хорошо: послезавтра к вечеру я у тебя, в Василькове буду…
– Помилуй, как же?
– Очень просто: каких-то сто верст. Я и дорогу уже разузнал.
– Да кто тебя отпустит в Васильков?!
– Никто. Я сам поеду, без разрешения. Кому я тут нужен? Ко-му я тут ну-жен кро-ме те-бя?!
Мишель дурашливо пропел последнюю фразу на какой-то свой мотив – неизвестный Сергею, странный, но приятный…
– Повтори, – почти машинально произнес Сергей, подошел к фортепьяно, сразу нашел нужные ноты, проиграл раз, другой…
– Красиво… А дальше?
Мишель подошел к инструменту, закончил музыкальную фразу, но как-то слишком резко.
– Мишель, ну а как все-таки – вдруг хватятся? – с тревогой спросил Сергей, – может быть лучше…
– Что? От тоски умереть лучше? Нет, Сережа, я жить хочу. На жизнь я ни у кого позволения не должен спрашивать! – Мишель плеснул себе в стакан вина, выпил залпом, – меня никто не спрашивал – хочу я жить или нет! Хочу служить – или нет! Хочу по миру путешествовать – или здесь в Ржищеве сидеть! Никто меня никогда о сих вещах не спрашивал! Значит и я никому отчетом не обязан! Мне без тебя – смерть, с тобой – жизнь: кого и о чем я спрашивать должен?! Я не преступник, никого не убивал, ни резал, на большой дороге не злодействовал: в чем моя вина, Сережа?! Я даже в тайном обществе вашем поучаствовать не успел… Почему я тут – без тебя – страдать должен, разрешения какого-то ждать? Да я тут, без тебя больше одного дня не вытерплю!
– Попроси Тизенгаузена, я тоже буду просить…
– Слуга покорный: он, как всегда, мямлить начнет, расспрашивать, заставит рапорт писать по всей форме, – Мишель горько рассмеялся, – да я тебя уверяю, Сережа, они все от меня только этого и ждут – чтоб я за тобой в Васильков самочинно уехал. Будет о чем в собрании посплетничать. О тебе пожалеют, меня обругают – вот и скоротали вечер! Нет, не уговаривай, не буду просить – просто возьму лошадь и уеду… Что они мне сделать могут? Солдат за мной послать?!
– У тебя неприятности будут, – пробормотал Сергей.
– Будут. Зато живой останусь. Под домашним арестом посижу, старик на меня наорет страха ради – а потом я опять к тебе удеру… Ничего, Сережа, мне не впервой. Мне еще в кавалергардах от начальства доставалось. Я стерплю: главное – в глаза не смотреть и робость всем телом изображать – они сие любят…
Мишель опустил очи долу, вытянулся во фрунт и принял самый виноватый вид подчиненного пред очами начальства: губы у него задрожали, голос почти исчез:
– Виноват, ваше превосходительство… Простите, ваше превосходительство, – Мишель встряхнул головой, взъерошил волосы, прямо и смело взглянул Сергею в глаза, – что они мне могут сделать, Сережа?! – настойчиво повторил он, – я криков старика не боюсь – они меня не убьют… А тоска по тебе – убьет, я знаю…
– Так нельзя, Миша, – твердо произнес Сергей, – я прошу тебя – не надо. Сие делу нашему повредить может. Надобно, чтобы ты на хорошем счету был.
– Кому надобно, Сережа? Тебе?
– Обществу.
– А тебе чего надобно? Тебе самому? Разве ты не хочешь меня видеть? Знать не желаешь больше?
– Что ты, Мишель, как ты такое подумать мог!.. Просто боюсь за тебя… Не хочу, чтоб ты из-за меня под арестом сидел.