Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Путешествие в преисподнюю, куда ведет нас Данте, спускаясь туда круг за кругом, ненамного отличается от психоаналитического «приключения». В повествовании Данте мы находим образы, которые мы можем использовать для описания мощных стихийных сил, исподволь действующих в интерсубъективном процессе аналитической психотерапии[23]. В этот мир аналитическому «паломнику» придется спуститься вместе с проводником (терапевтом) для того, чтобы выявить фрагменты своей забытой боли, которая преследует его изнутри, то есть заново найти диссоциированные состояния я, настолько пропитанные болью, что процесс их припоминания становится тяжким испытанием. Они застыли в том, что нейропсихологи называют «имплицитной памятью».

Там пациенту придется противостоять преследующим силам, изображенным Данте в преисподней, – бесам, демонам, ужасным монстрам, «падшим ангелам» этого царства тьмы. Эти дьявольские существа кажутся противоположностью тех защитников, что были описаны в главах 1 и 2, но как мы увидим, они являются лишь обратной (агрессивной) стороной тех же самых сил. В моем клиническом опыте негативные персонификации в бессознательном людей, переживших травму, поначалу часто являются защищающими. Но при множественной хронической травматизации в раннем детстве, когда у ребенка нет возможности прийти в себя или получить облегчение страданий, их активность становится все более и более агрессивной, так как защитное расщепление не ослабевает. Недавние публикации, посвященные расстройству множественной личности, подтверждают существование такой тенденции, препятствующей развитию. Например, в раннем детстве преследующие альтер-личности почти всегда выступают в качестве защитников, однако к подростковому возрасту, когда у пережившего травму усиливаются гнев и разочарование, эти же альтер-личности становятся агрессорами и преследователями (Goodman и Peters, 1995: 92).

В этой главе один из дантовых демонов будет занимать нас особо. Изначально он был светоносным и величайшим среди ангелов божьих – конечно, это лучезарный Люцифер. Однако в своем падении он стал противником света, то есть князем тьмы, ответственным за лишение свободы и пытки всех невинных или виновных душ, попавших в его логово. Данте описывает его как ужасающего трехглавого монстра, который грызет и пожирает трех грешников одновременно (см. рисунок 3.1, кисти мастера из Пизы, 1385). Примечательно, что поэт называет этого наихудшего демона не Люцифером, Вельзевулом или Сатаной, как мы могли бы ожидать, а «Дитом» (Dis), от латинского dis-, что означает «разделять» или «отрицать»[24].

Рис. 3.1. Трехголовый Дит, пожирающий грешников Брута, Кассия и Иуду

Поэтическая догадка Данте о том, что жестокое чудовище в центре Ада психологически эквивалентно дезинтегрирующим энергиям «того света» (бессознательного), помогает нам увязать средневековые христианские образы этой поэмы с фактами клинической ситуации, где Дит хорошо нам знаком по проявлениям диссоциации, симптомам расстройства дислоцированной идентичности (DID), отрицания (disawowal), разрывом связей (disconnection), заболеванием (disease), и даже с катастрофой (disaster) – что буквально означает отдаление от своей звезды. Травма является именно такой катастрофой, и утрата своей путеводной звезды эквивалентна потере души или богоданного духа – своего истинного, спонтанного я.

Мифическое происхождение Дита – падшего ангела – приводит нас к интересному выводу о его роли в защитной системе людей, переживших травму. В древних еврейских апокрифах, найденных в пещерах Кумрана, Дит (Люцифер) описан первым бунтующим ангелом. Он отпал от Божественности, потому что отказался поддержать Божий план войти человеком в историю человечества (воплотиться во Христе). Алан Уотс (Watts, 1954: 41–43) увлекательно и кратко излагает описание этого архетипического события:

Среди ангелов, сотворенных Богом, Люцифер был прекраснейшим, светоносным. Однажды Люцифер заглянул в сердце Святой Троицы, чтобы узнать, что Бог задумал для него. Он заглядывал в эту бездну света все глубже и глубже и увидел нечто, что привело его в ужас и отвратило. Из всего, что он увидел, его поразило, что Бог задумал спуститься в мир и воплотиться в теле человека – плотского, волосатого – почти животного. Хуже того, он увидел, что Бог задумал усадить одно из этих мерзких тел на престол небесный.

И Люцифер воспламенился тайной, называемой Злоба. Он не мог согласиться с тем, что Бог обрекает себя на «повреждение» через вселение в тело человека-животного, и поэтому решил не принимать участия в этом унизительном уклонении от такого прекрасного во всем остальном плана творения.

Многие ангелы чувствовали так же, как Люцифер. Во главе с ним все они отвернулись от Блаженного Взора, отлетели прочь от Божества и пали туда, где Бытие граничит с Не-Сущим, погрузились в вечно опускающиеся сумерки, во Внешнюю Тьму. Вот так они предпочли служение Не-Сущему служению Бытию, став таким образом отрицателями, изо всех своих сил стараясь помешать творческой работе Бога. Так, целый сонм ангелов стал сонмом бесов, и князем их стал Сатана, Враг и Вельзевул, Повелитель Мух.

Этот рассказ является интересным мифопоэтическим описанием того, как возникает защитное расщепление – как гордый отказ от воплощения в теле. Тело – наш контейнер для аффектов. Нигилистическая «сила», отрицающая жизнь и персонифицированная здесь в образе падшего Люцифера или Дита, противостоит тому, что Винникотт называет «вселением». Как мы уже видели, травма прерывает вселение, нормальное нисхождение сияющей светоносной души в тело искажается. Разверзается пропасть между «плохими» (постыдными) аффектами, находящимися в теле и «хорошими» мыслями, принадлежащими идеальной сфере разума. Так во внутреннем мире младенца возникают Небеса и Ад, между которыми невозможно никакое посредничество.

Это можно интерпретировать и так: первичные аффекты младенческого периода не были опосредованы матерью. Она не сыграла свою роль посредника, который «многократно знакомит психику младенца с его телом, а его тело – с психикой» (Winnicott, 1970: 271), что порождает невыносимую боль и тревогу у ребенка. Дит возникает, чтобы этот невыносимый аффект не был пережит. Он отказывается от воплощения. Теперь аффект отделен от образа, тело – от психики, невинность – от опыта. Жизнь продолжается в состоянии разделенности. Когда начинается процесс исцеления и возникают невыносимые воспоминания о психической боли, кодированные в телесных репрезентациях и символически представленные образом «ребенка», возвращаются, чтобы быть интегрированными в сознание, Дит становится мощным психическим фактором вытеснения и сопротивления.

Внутренний ребенок, которого Дит любит и ненавидит, обычно несет на себе все бремя отщепленных соматизированных аффектов – тех аффектов, которые теперь устранены из сознания и инкапсулированы в том, что Юнг называет «соматическим бессознательным» (Jung, 1988: 441–444). Видимо, Дит направляет свою агрессию и презрение на этого ребенка, потому что отчаянно хочет уберечь его от дальнейшего страдания в реальности, страдания, которое чуть не «убило» этого ребенка в прошлом (и, следовательно, чуть не убило и его самого). Чтобы избежать этих катастрофических (для него) последствий, он создает мир страданий – внутренний ад, а сам становится неумолимым и тираническим внутренним «голосом». Такая дезинтеграция создает мир повторяющегося страдания, которое стало не острым, а хроническим и, таким образом, приемлемым для хрупкого Эго.

Все эти страдания инспирированы Дитом во избежание другого страдания, более продуктивного, которое могло бы вывести из замкнутого, дозированного круга ада. Как выразила это Элен Люк (Luke, 1995: 60), «по-настоящему страдает невинный, а не виновный». Лишь когда невинному ядру фрагментированного я будет позволено страдать, может быть взломана адская крипта и открыт выход из нее. Пока власть Дита не будет ослаблена с помощью внутреннего и/или внешнего принятия, он остается «богом, который превращает любое страдание в насилие». В конце этой главы мы увидим, как повторяющееся, аддиктивное, невротическое страдание Ада уступает место открытому, осмысленному и подлинному страданию, которое Данте и его проводник находят в Чистилище. Это дает нам возможность обсудить эти два типа страдания и то, как они проявляются в клинической ситуации.

Дит и агрессия

Кажется, что абсолютный нигилизм Дита – он великий отрицатель, он говорит «нет» всему, что есть в психе – имеет отношение к энергиям агрессии, которые по необходимости направлены вовнутрь после того, как вследствие травмы произошел разрыв в потоке переживания ребенка. Ребенок, с которым снова и снова жестоко обращались в течение долгого времени, накапливает по отношению к своим мучителям огромный заряд гнева, который он не может направить против них. Напротив, эта агрессия отводится во внутренний мир и обращается на потребности ребенка, которые он все время чувствует и все время должен подавлять. Когда эти агрессивные энергии используются защитной системой, они превращаются в нечто чудовищное, и в результате этого процесса во внутреннем мире появляется фигура Дита.