Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Бонни Баденох (Badenoch, 2008) подтверждает необычайную мудрость и, видимо, трансцендентный аспект «Наблюдателя». Она говорит:

Видимо, одна из функций наблюдателей в терапии состоит в том, чтобы убедить внутренних защитников не мешать углублению совместной работы пациента и терапевта. Этот процесс [вероятно, активируется] в ответ на нейроцепцию безопасности. Порой пациенты рассказывали о явных признаках активности своих внутренних наблюдателей при том, что до этого мы никак не затрагивали тему существования этих фигур. Один такой наблюдатель появился в символическом облике Робин Гуда, прохаживающегося по высокой стене. Кажется, что отчасти он был наблюдателем, отчасти – защитником. Были и другие образы: желтая птица, сидящая на дереве в песочной композиции пациента, таинственная лиса, молчаливый ангел, пара огромных глаз… Я пришла к следующему выводу, основываясь на том материале, который был в моем распоряжении. Я полагаю, что наша психика обладает естественным инструментом, предназначение которого состоит в наблюдающем присутствии. Этот инструмент подвержен влиянию событий, которые происходят в наших отношениях с другими людьми… Несколько моих пациентов сообщали, что почувствовали это наблюдающее присутствие очень рано, иногда в первый год жизни, до того возраста, когда происходит созревание мозговых структур, участвующих в процессах эксплицитной памяти, задолго до того, когда мозг ребенка оказывается готов к переживанию психического состояния заботливого наблюдения. Эти неподтвержденные данные указывают на то, что есть еще многое, что предстоит открыть.

Переживание того, что неоспоримая мудрость, или разум, в бессознательном «знает» или «видит» человека, является обычным для пациентов в юнгианском анализе, где сновидениям уделяется много внимания. Пожалуй, Юнг был первым теоретиком ХХ века, который признал в своей теории психики такие переживания полноправными. Он назвал Самостью этот якобы «сверхъестественный» источник такой поразительной мудрости, центром эмпирического опыта и субъективности, предшествующим Эго. Как сказала Делия, «что-то остается целым, даже когда Эго распадается надвое».

Комментарий

В этом кратком описании клинического случая образ ребенка сначала представлен в виде маленькой девочки, которую Делия держит за руку (так же, как я держу ее за руку в ее сновидении), затем в ее стихотворении – как ребенок, которого она топит ради его спасения. Образ ребенка также неявно присутствует и в сновидении про жеребят, которых кобылы убивают и поедают из сострадания. Видимо, Пони – один из этих жеребят, объект невыразимой любви пациентки и ее собеседник, сохраняющий ее связь с самой собой. Таким образом, в детские годы Делии ее душа была помещена в фигуру Пони, который стал своего рода ангелом-хранителем, во многом похожим на тех ангелов, о которых говорилось в главе 1 в связи с историями Дженнифер и других людей. В ходе анализа у Делии было множество сновидений, изображавших действительную утрату души/ребенка, помещенного в тайное место в ее внутреннем пространстве. Однако чаще всего ее ожившее воображение использовало образы маленького и уязвимого животного, обычно кролика, для передачи темы ребенка в ее сновидениях.

Драматическое сновидение Делии об убийстве жеребят кобылами из сострадания является замечательным примером того, как действует система самосохранения. Сновидение ясно показывает, что необходимость в активации этой системы возникала только в тех случаях, когда родители надолго оставляли Делию одну в загородном клубе, куда они приезжали, прихватив ее с собой, для того, чтобы провести время досуга в общении со своими знакомыми. «За пределами запада» эта система была не нужна и Пони были «свободны». Напротив, «загородный клуб» был местом, где поэтический и художественный внутренний процесс Делии не мог реализоваться, и убийство из сострадания в том сновидении – яркий пример того, как психе пытается справиться с такой невыносимой ситуацией. Результатом является потеря души и постоянная тоска Делии «по дому».

Эмоциональная жизнь Делии, которая была очень впечатлительным ребенком, не могла благополучно развиваться в холодном климате ее родительской семьи. Необыкновенный Пони стал ее мифопоэтическим спутником, помогающим выдержать невыносимую боль, которую она чувствовала. Пони был ее внутренней реальностью, и при этом он был вполне реальным. Перефразируя высказывание Винникотта, мы бы никогда не спросили Делию, обнаружила ли она Пони «там» или создала его «здесь», потому что Пони занимал то самое промежуточное пространство между мирами, в котором все мы чувствуем наибольшую полноту жизни. Пони помог ей выжить в мире, который оказался непригодным для жизни, а затем стал пригодным для жизни снова.

Тема потерянного и вновь найденного ребенка в мировой мифологии

Во введении я цитировал Джона Китса, который сказал, что наш мир был «юдолью сотворения души» и описал, как «искры божественного», которые он назвал «разумением», постепенно «воспитывались» реальностью и становились человеческими душами. Глубоко в себе все мы носим сакральное ядро нашей потенциальной целостности, жизненности или креативности, и этот сияющий центр стремится развернуться и реализоваться в частностях нашей уникальной индивидуальной жизни. Эта идея является содержанием первого акта той драмы, которую пытается проиллюстрировать эта книга. Такое стремление к развертыванию, нацеленное на полную реализацию личности, чаще представлено образом ребенка, иногда образом животного или другого живого существа. Часто этот ребенок несет в себе нечто сакральное или божественное, раскрывая свою чудесную натуру, обновляющую жизнь. То, что он родился «между мирами», означает, что он – отчасти божественное, отчасти человеческое дитя.

Затем начинается, так сказать, второй акт пьесы – идея о том, что травма прерывает процесс становления личности, закрывая доступ в переходное пространство, в единственную область, в которой возможно «горение» жизненной искры. Прерывание процесса развития может привести в действие психическую систему, которое может быть представлено в образах нападения на ребенка, готового появиться на свет, в попытках его «убийства». В других своих работах я показал, что такая попытка «убить» душу/ребенка, как правило, нацелена не на полное его уничтожение (убийство души и, может быть, буквальную смерть), а на устранение из сферы осознания того, что связано с образом ребенка, то есть на самом деле и в конечном итоге – на его спасение. В сновидениях мы видим не уничтожение, а изгнание ребенка – мы говорим: в бессознательное, – где он остается живым, но как бы находится в летаргии, пока не наступит подходящий для его возвращения момент.

Ниже я хотел привожу дополнительные примеры этой двухчастной темы из коллективного «сновидения» человечества, а именно из мифологии. Отто Ранк проделал работу по подбору соответствующих мифов, изображающих тему чудесного ребенка и злых сил, направленных против него. Ранк был ассистентом Зигмунда Фрейда, а затем сам стал аналитиком. Позже он разорвал отношения со своим учителем и предложил собственную теорию символизма и искусства. Его знаменитая монография «Миф о рождении героя» (Rank, 2008) включает более 70 примеров такого мифа. На этой основе были выявлены его пять основных компонентов.

1. Ребенок рождается у благородных или божественных родителей либо происходит от союза божества и земной девы, иногда девственницы. В повествовании появлению ребенка предшествует описание некоторых неблагоприятных обстоятельств, например, длительное бесплодие родителей или упадок общины/племени.

2. «Необычные знамения и пророчества», сопровождающие беременность или рождение младенца, пугающие правителя страны или отца младенца, так что правитель или отец намеревается убить дитя или иным способом избавиться от него.

3. Младенец «оставлен» умирать или брошен в море в корзине, или его увозят в дальние края, или он избегает смерти благодаря вмешательству благих сил. Иногда это мать ребенка. Иногда угрозы удается избежать благодаря чудесному предупреждению, которые приходит в сновидениях.

4. Младенец спасен иногда животными, или скромной женщиной, или рыбаком и растет в другой стране.

5. Юный герой возвращается, чтобы свергнуть отца или вдохнуть новую жизнь в общину, возглавив ее.

Ранк интерпретирует эти темы исключительно в духе фрейдовской теории об эдиповом соперничестве, исполнении инфантильных желаний и детской сексуальности, и это выходит за рамки темы данной книги. Далее мы остановимся на трех мифах, приведенных здесь в кратком изложении для того, чтобы исключить детали, не имеющие отношения к теме. Два из них (история Иисуса и миф о Персее) входят в число 15 мифов, отобранных Ранком для своей книги. Третий миф (о Зевсе) пересказан Джейн Харрисон, взявшей за основу текст Гесиода. Повествование всех трех мифов содержит пять основных компонентов, описанных Ранком и приведенных выше. В них обыгрывается основной мотив, который нас сейчас интересует: «ребенок» с двойственной (человеческой и божественной) судьбой, рожденный между двумя мирами, чьей жизни угрожают «силы» царства мирской власти Эго. Во всех этих историях священное дитя нуждается в защите, эти защиты являют нам даймоническое качество, то есть они обретают свою спасительную силу неординарными способами – через божественное откровение или из сновидений.