Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Развяжите! — рванулся изо всех сил, пытаясь расслабить, сбросить ненавистные путы.
Охранники даже не пошевелились, только настороженно посматривали в его сторону.
— Кому ты говоришь?! — кинул разгневанно крестьянин, который до этого не обронил ни слова. — Да они за кусок сала друг друга в скрипицы обуют. Вот как меня с сыном, — положил он большую, с присохшим черноземом руку на плечо мальчику. — Что творится на белом свете! Ты, вижу, одинокий — и то страдаешь, мечешься, а у меня жена и двое меньшеньких на хуторе остались. Как жить будут, кто им пашню засеет?
— А за что вас? — сочувственно спросил Андрей.
— Ни за что, — сверкнул непокорными глазами крестьянин. — Чинш[44] отказался платить помещику — вот он и расправился. Так я же поземельное отрабатываю ему каждое лето, гну спину в экономии, и вот получай — везут, как бандита, в каменоломню, да еще и с Тарасом вдвоем. А куда же в его лета...
— Отец, не надо, — насупившись, тихо сказал мальчишка. — Я бы и сам вас не покинул.
Старший ничего не ответил. Только крепче прижал мозолистую ладонь к сыновьему плечу.
Слушая крестьянина, Андрей перестал думать о собственной кручине. Вспомнился ему ночной разговор с Журбой, туманные рассуждения старого запорожца о строительстве новой Сечи где-то здесь, на крутом берегу Днепра. «Может, и нас везут на потаенную казацкую работу, чтобы возродить разрушенное? — затеплилась мысль, но Чигрин погасил ее, как коварный уголек в пепле. — А зачем же тогда насильно, в путах? Зачем калечить жизнь вот этим горемыкам крестьянам, которые и так надрываются на подневольной работе?» — спрашивал самого себя и не находил ответа. Тогда он повернул голову к притихшим спутникам.
— Говорите, камень долбить будем? А для какого дела?
Крестьянин посмотрел на него печально.
— Ходишь ты везде и всюду, дороги топчешь, а разве не знаешь, что князь возле Половицы, что за Кленовой балкой, город строит?
— Какой князь? — переспросил Андрей.
— Как это какой? — удивился крестьянин. — Тот, кто над нашими панами старший. Не слыхал, что ли? Живет, говорят, аж в Петербурге, возле самой царицы, а тут хозяйничает. Целый город из камня затеял построить. А когда закончит, — перешел на шепот, — то и царицу сюда якобы привезет. Вот и хватают всех подряд, — ожег гневным взглядом насупленных охранников, — чтобы успеть до следующего лета. А ведь этого же камня до погибели надо. Костьми ляжем. — И этом его лицо стало почти черным.
Колеса запрыгали на ребристом, как каталка, крутом спуске.
Возница с трудом осаживал коней, которые, упираясь передними копытами в каменистую дорогу и роняя с натянутых уздечек пену, приседали на задние ноги. Мажару трясло как в лихорадке, бросало из стороны в сторону, и Андрей, чтобы не удариться головой, последними усилиями заставил себя подняться. Справа от дороги, на пологом склоне вытянутого с востока на запад холма, розовой пастью зияла каменоломня. За нею, ближе к реке, виднелась вторая, еще дальше угадывалась третья. В открытых неглубоких выработках копошились десятки людей. Одни с силой ударяли по каменным выступам тяжелыми молотами, кайлами, забивали в трещины железные клинья. Другие поднимали длинными палками или ломами отколотые глыбы, с грохотом откатывали их в сторону. Вдоль дороги громоздились кучи битого, тесаного камня. Его грузили в глубокие фуры с волами в упряжке и везли на гору. Возле каменоломен похаживали солдаты. Жгли костры, сизый дым, смешиваясь с пылью, длинными полосами стелился над выработками, и сквозь его прозрачную пелену все каменоломы и каменотесы казались бледно-серыми, похожими друг на друга.
К мажаре, остановившейся возле глинобитного, похожего на конюшню строения, подошел капрал. На нем был короткий темно-зеленый кафтан с двумя рядами начищенных медных пуговиц и красного сукна шаровары, заправленные в яловые сапоги, высокая черная каска с медной бляхой и кожаным козырьком, суконные наушники были загнуты вверх. Пышные усы капрала лихо закручены, взгляд суровый.
— Что за люди? — спросил у возницы.
Тот молча кивнул через плечо на челядинцев-охранников.
— Из экономии помещика Мовшина, господин пан, э-э... ваше...
— По повелению, значит... — наперебой залопотали они, соскочив с воза.
— А почему связаны? В колодках? — хмуря густые черные брови, сурово спросил капрал. — Разбойники, воры?
— Так вырывались же, непослушание чинили. И рукам волю давали, — услышал Андрей. — Вон тот неотеса, — речь шла о нем, — конюшенному зуб выбил, шорника нашего оземь трахнул...
— Неужели?! — захохотал капрал. — Так говоришь, дал взбучку вашему брату, ха-ха-ха, зуб, говоришь... вы... ха-ха!
— Я защищался! — не выдержал Чигрин. — Я не принадлежу их пану, я случайно проходил мимо экономии.
— А к жеребцам зачем присматривался? — мрачно процедил один охранник. — Пан управитель сразу поняли, что ты из конокрадов.
— Никогда бы не опозорил себя этим ремеслом, — с отчаянием кинул Андрей, хотя и понимал, что его слова лишь ее звук, кто здесь поверит в их искренность!
— Не слушайте их, брешут прислужники эконома! — неожиданно вмешался крестьянин, сидевший с опущенной головой и, казалось, ничего не замечавший вокруг. — Этого человека они схватили в поле, в семи верстах от экономии. Мы сами видели. Напали, как волки бешеные, хотя он не причинил никому никакого зла, просто шел своей дорогой.
Гневные слова убитого горем, молчаливого крестьянина подействовали на Андрея, как струя свежего воздуха в душном погребе. Он с благодарностью посмотрел на своего товарища по несчастью и, если бы не был связан, пожал бы его натруженную руку, обнял бы как брата.
— Развяжите его! — приказал капрал.
Те двое подошли к возу и торопливо начали дергать за узлы, еще сильнее затягивая их.
— А ну отойдите! — прогнал их капрал и, выдернув из кожаных ножен широкий тесак, полоснул острым лезвием по тугим канатам. — И с тех поснимай деревянные сапоги, — указал на крестьянина с хлопцем солдату, который тоже подошел
