Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

зеркалах, обрамленных узорчатыми пилястрами и, остановившись, почтительно поклонился императрице, которая с подчеркнуто гордым видом стояла возле колонн из массивного серебра, поддерживавших роскошный балдахин над диваном.

— Вы не сердитесь, мой друг? — спросила она, протягивая руку для поцелуя. — Я заставила вас ехать в такую даль да еще в страшную стужу? Перед неблизкой дорогой лучше быть на расстоянии от своих министров — не дают покоя. Да и привыкать надо к зимнему сельскому пейзажу. Через неделю, граф, тронемся в путь.

— Ваше величество всюду умеет создавать комфорт, уют, — польстил Сегюр. — Меня беспокоит лишь...

— Догадываюсь, — остановила его плавным жестом руки Екатерина. — Mon ami[47] хотел сказать о торговом договоре между нашими державами, не так ли?

Луи-Филипп склонил голову.

— Мы его подпишем. — Царица посмотрела на Сегюра снизу лукавым взглядом. — Во время путешествия. В Киеве, например. Конечно, — добавила она вкрадчиво, — если вы согласитесь нас сопровождать.

— Сочту за честь для себя, — сдерживая волнение (предложение было неожиданным), ответил Сегюр. — Кто бы отказался увидеть новые владения вашего величества?

— О, не говорите, — манерно вздохнула Екатерина, — я уверена, граф, что ваши парижские красавицы, модницы и даже ученые будут глубоко сочувствовать вам, когда узнают что вы вынуждены путешествовать по стране медведей, среди варваров, с какой-то нудной царицей! Не возражайте, — устало опустилась она на диван, приглашая Сегюра сесть рядом, — я уважаю ваших ученых, но больше люблю невежд. Да-да, с ими проще. Сама же хочу уразуметь лишь одно: что мне нужно для управления моим маленьким хозяйством?

— Шутите, ваше величество, — улыбнулся Луи-Филипп. — Усиление такого «маленького хозяйства» вызывает зависть и даже страх у многих держав.

— Знаю, — холодно обронила Екатерина. — Империя окружена врагами. Пускай уж Абдул Гамид никак не успокоится, потеряв Тавриду, а то и шведский двор требует от России возвращения к южным границам шестьдесят восьмого года. Мой кузен Густав заигрывает с Портой, потому что и сам зарится на Кюменогорскую провинцию, входящую в состав-империи по Абоскому трактату[48]. Король забывает об этом, угрожает нам эскадрой. Правду сказать, — Екатерина придала своему лицу расстроенное выражение, — Петр Первый заложил столицу близко от наших недругов.

Сегюр почувствовал, что царица завела этот разговор не для того, чтобы вызвать сострадание. Расчет, очевидно, был тоньше — выведать его мысли, выяснить, как отнесется французский посланник к возможному столкновению между Россией и Швецией. Но ведь он не раз давал понять в Петербурге, что не поддерживает тех соотечественников, которые пытаются повредить их добрым отношениям. Всегда считал, что полезнее было бы торговать с Россией. Теперь остерегался лишь одного: чтобы поездка императрицы не подстегнула и без того воинственный запал султана. Но не стал говорить об этом вслух. «Laisser faire, laisser passer»[49], — мысленно повторил он распространенное на своей родине выражение ловкого откупщика Венсена де Гурне, который так пришелся по душе местным властителям. И хотя сам придерживался других взглядов, не мог же изменить монаршью волю.

— Но я вам скажу, граф, — продолжала Екатерина, — если шведы начнут против нас военные действия и пойдут на Петербург, их забросают камнями с мостовых.

— Не думаю, ваше величество, чтобы дошло до этого, — улыбнулся Сегюр. — В Швеции, очевидно же, знают и о другом оружии, которое имеет Россия.

— Знают, — с иронией повторила царица. — Сколько раз ощущали его на себе! Но уроки почему-то забываются. Мне известно, что в Стокгольме имеют намерение отнять у нас Финляндию, Эстляндию, Лифляндию и Курляндию. Полагаются, очевидно, на поддержку английского двора.

— Но ведь такая поддержка, — сказал Луи-Филипп, — не в интересах Британии. Если верить ее газетам, сам Питт в парламенте признался, что третью часть их коммерции занимает торговля с Российской империей. Навряд ли война увеличит прибыль.

— Разглагольствует в нана о коммерции, — вспыхнула Екатерина, — а слушает нашего откровенного врага — прусского министра Герцберга, который втягивает Англию в свои интриги. Как это вам нравится? Нет, — горделиво встряхнула головой, — все-таки англичане своей выгоды не знают! Что ж, велю пересмотреть тарифы и мытные артикулы. Пускай поломают головы негоцианты.

Успокоившись, повела речь о близком уже путешествии в Киев и Тавриду. Поинтересовалась, что он думает по этому поводу. Луи-Филипп отвечал сдержанно, стараясь скрыть собственное беспокойство.

— А знаете, — сказала царица с напускным возмущением, — меня всячески пытаются отговорить от этой поездки, заверяют, что я претерплю в дороге множество трудностей и неприятностей, пугают нудной степью, вредным южным климатом. Будто я на край света собираюсь! Не понимаю, на что они рассчитывают. Любое возражение вызывает у меня еще большее желание делать по-своему.

Сегюр дипломатично промолчал. Считал за благо воздержаться от каких-либо оценок будущего путешествия российской императрицы.

— Не узнаю вас сегодня, граф, — подняла черные дуги бровей Екатерина. — Мой друг чем-то озабочен?

— Рядом с вашим величеством?! — развел руками Сегюр.

— О-о, я все замечаю, — чуть прищурив холодноватые, серо-голубые глаза, пристально посмотрела на него императрица. — Летом вы были совсем другим — веселым, остроумным. Даже лишенный чувства юмора граф Кобенцль был от вас в восторге. А какие проникновенные слова нашли вы для моей дорогой Земиры!

Луи-Филипп и сам часто вспоминал тот день, проведенный в летней резиденции императрицы. Екатерина любезно пригласила его на прогулку вместе с Дмитриевым-Мамоновым, которого недавно сделала флигель-адъютантом[50], и австрийским послом Людовиком Кобенцлем, прослывшим при российском дворе человеком замкнутым, «себе на уме».

На Эрмитажной опушке Царскосельского парка к ним присоединился статс-секретарь императрицы Александр Васильевич Храповицкий, с которым Сегюр уже несколько лет поддерживал дружественные отношения. Приближенный к Екатерине, он знал почти все тайны придворной жизни и, как никто, мог ладить с генерал-прокурором Вяземским, графом Безбородко и даже с самим Потемкиным. Человек гибкого и утонченного ума, он хорошо разбирался в людях, окружавших императрицу. Лучшего посредника в постоянных взаимоотношениях с министрами двора французский посланник и не желал.

Увидев своего тучного, вспотевшего от быстрой ходьбы статс-секретаря, Екатерина рассмеялась.

— Александр Васильевич, голубчик, — сказала, придав своему лицу серьезное выражение, — вы так быстро бегаете, что я вынуждена буду платить вам за туфли. Проводите нас в мой маленький пантеон.

Храповицкий молча поклонился, подошел к тенистой боковой аллее и жестом руки пригласил за собой свиту царицы. Аллея вывела на зеленую опушку, посреди которой белели