Забавы с летальным исходом - Эд Макбейн

— Нет, но…

— Тогда советую заткнуться, раз не знаешь, как я себя чувствую по этому поводу!.. И вообще, чего вам от меня надо, а? Я уже рассказал тем хмырям все, что они хотели знать, даже дал им снимки Мел, так какого дьявола еще надобно? Да ведь она, черт побери, умерла!

Он набросил полотенце на лицо. Мэтью ждал. Донофрио повернулся к нему спиной, снял наконец полотенце. И Мэтью догадался — он плакал и не хотел, чтоб это видели. Возле стены лежала на скамье маленькая сумка. Донофрио достал из нее пузырек с «Листерином», открыл пластиковую крышечку, прополоскал рот и сплюнул в полотенце.

— А я пел, когда ты пришел, — буркнул он. — Так, про себя. Фокус такой, научился ему еще в тюряге. Поешь про себя, и все дерьмо кругом словно и незаметно. Я пел ту песню из «Эвиты», довольно сложная мелодия. Дома у меня есть кассета с фильмом, вот и гоняю ее без конца, чтобы послушать музыку. И вообще, жутко хотелось бы трахнуть эту Мадонну, а тебе?.. Вот сейчас, к примеру, когда пел, едва не кончил. А слова… так просто потрясающие! Помнишь, она поет ее, когда впервые встречается с Пероном, а он не кто-нибудь, а диктатор, да. В этой, как ее… Аргентине. Прямо чуть не кончил, а тут ты встрял, как назло…

— Извини.

— Да прекрати ты извиняться всю дорогу! Я же не священник. Какого хрена тебе от меня надобно?

— Ты сказал моим людям…

— Да кто помнит, чего я им там сказал! В такой оборот взяли, черти, куда там!.. Увидели у меня пушку и стали угрожать, что донесут в полицию, тому типу, к которому я хожу отмечаться. Вот найду того сукиного сына, что пришил Мелани, и уж тогда пусть полиция делает со мной, что хочет.

— Полиция расследует это дело, — сказал Мэтью. — Так что давай лучше предоставим властям заниматься им.

— Ну а ты чего тогда приперся?

— Я не ищу убийцу Мелани, мистер Донофрио.

— Нет? Так чего тогда тут делаешь? Ладно, можешь не говорить, я и сам догадался. Ты ищешь Джека Лоутона. Он что, был как-то связан с ней? Говори! Что у них было с Мелани, а? Почему эта какашка Лоутон посмел встрять между мной и Мелани?

— Она просто была с ним знакома. Там, на севере, — ответил Мэтью.

— Ясно. Значит, знакома… И к чему сводилось это так называемое знакомство? Потому как, если между ними было что серьезное, тебе, мистер, лучше сказать мне сразу. Потому как, если я узнаю…

— Мистер Донофрио, вы говорили, что Мелани приехала к вам на Пеликан-Уэй семнадцатого, в пятницу. И уехала в понедельник двадцатого, так?

— Насколько помнится, да.

— А известно ли вам, что она приезжала сюда раньше, в январе?

— Нет. Когда?

— В самом начале месяца.

— Да нет, в начале месяца она была в Сент-Пите, с матерью.

— Она была здесь, в Калузе, второго января, — сказал Мэтью. — Сняла дом, второго числа.

— О чем это вы? На кой хрен ей понадобилось снимать? Ведь, приезжая в Калузу, она всегда жила у меня.

— Но второго января она у вас не появлялась, верно?

— Кто сказал, что она была в Калузе второго января?

— Человек, сдавший ей жилье.

— Он перепутал.

— Не думаю. Вы говорили с ней до семнадцатого, перед тем, как она приехала к вам?

— Мы всю дорогу перезванивались. В начале декабря виделись в Сент-Пите, потом — снова там же на Рождество. Она была моей девушкой… Неужели не ясно?

— Честно сказать, мистер Донофрио, не совсем. Зачем ей понадобилось жить у матери, если у вас было где остановиться?

— Да мамаша у нее болела. И Мелани приехала поухаживать за ней.

— И в декабре вы виделись с ней несколько раз…

— Да. Вы что, глухой? Или тупой совсем?

— А потом еще и семнадцатого января…

— Да.

— И тем не менее второго она была здесь.

— Если б была, обязательно позвонила бы.

— Однако же она не позвонила.

— Верно, не позвонила. Да и вообще, на кой хрен ей понадобилось снимать этот дом?

Вопрос по существу.

Мелани выжидает до третьего декабря, затем звонит Джилл. Она ожидает взрыва гнева, ну, если не гнева, то определенного холодка в голосе, однако ничего подобного. Говорит с ней Джилл спокойно, почти нежно.

— Где пропадала? — спрашивает она.

Несмотря на то что Мелани отсутствует с июля, голос звучит так, словно она вышла в киоск на угол за пачкой сигарет и вернулась поздно вечером.

— Извини, — отвечает Мелани. — Прости.

— Может, подъедешь? Прямо сейчас?

— Я в Сент-Пите.

— Ну, приезжай, когда сможешь, — говорит Джилл и вешает трубку.

Машина матери являет собой допотопный «Сааб», который тарахтит, точно трактор. И чтоб добраться из Сент-Пита до Калузы, Мелани требуется целых два с половиной часа — и это при том, что сезон во Флориде еще не начался и люди еще не начали разъезжаться с рождественских каникул. Еще сорок минут ушло на то, чтоб доехать до Уиспер-Кей, и вот она наконец тормозит у знакомого дома, как раз перед ленчем. На завтрак она пила лишь апельсиновый сок и кофе, а потому зверски голодна. В доме необычайно тихо — такое впечатление, что внутри затаились и ждут какие-то невыразимо ужасные существа и вещи. И она начинает нервничать и уже готова сесть обратно в машину. Но в ожидающем ее столкновении есть нечто притягательное, и вот она решительно направляется к входной двери, нажимает на кнопку звонка и ждет. И слышит внутри дома такой знакомый звон колокольчика. А потом снова полная тишина.

Она ждет.

Полуденное солнце печет совершенно немилосердно.

Ни малейшего дуновения ветерка…

Все затихло, замерло, затаилось…

Она звонит еще раз.

Снова звон колокольчика, снова мертвая тишина.

На Мелани темно-синяя мини-юбка, белая майка, надетая прямо на голое тело, даже без лифчика, белые босоножки на каблуках высотой два дюйма. Рыжие волосы подстрижены неровными космами, словно их растрепал ветер, зеленые глаза сверкают, губы чуть тронуты оранжево-красной помадой с перламутром. Она знает, что выглядит потрясающе. Она надеется, что и Джилл заметит, что она выглядит просто потрясающе.

Снова жмет на кнопку звонка.

И снова без ответа.

Поворачивает дверную ручку.

Ручка поворачивается легко, дверь не заперта. И вот она входит в прохладную прихожую дома, где все знакомо до мелочей, где она знает каждый уголок. В прихожей пальмы в горшках и гибискус, под ногами — прохладная и темная плитка, винтовая лестница ведет наверх, в спальню, где тоже все так знакомо…

— Джилл? — окликает она.

Нет ответа.

На секунду ее охватывает паника.

— Джилл! — снова кричит она.

Тревога усиливается и уже не отпускает. Инстинкт подсказывает: бежать отсюда, и немедленно.

Но она колеблется.

Что-то заставляет ее подняться по лестнице в спальню, где должна быть Джилл. Да, именно в спальне, на огромной постели, в комнате, куда сквозь шторы врываются лучи солнечного света. В той самой спальне, где они впервые занялись любовью втроем, в ту безумно душную августовскую ночь семь лет тому назад, здесь, наверху, в огромной постели… где теперь должна быть Джилл. И вот она быстро взбегает по ступенькам, длинные ноги так и мелькают, распахивает дверь и…

В комнате ее нет и на постели тоже нет.

И тут Мелани пугается уже не на шутку.

Она сбегает вниз, к двери, ведущей из кухни в гараж, открывает ее и видит: машина Джилл на месте. Тот самый «Ягуар», что был у нее семь лет назад, тот самый «яг», что был у нее всегда, тот самый сверкающий и удлиненный зеленый автомобиль, на котором ездила она, когда Мелани в конце июня прошлого года подалась на север к Джеку. Сбежала на север, чтоб жить с мужем Джилл. И нет ей за это прощения!

А план?

Ведь у Мелани был план.

И этот план позволит купить отпущение грехов.

Но где же Джилл?

Она выходит на задний двор к бассейну. Ни в бассейне, ни в патио — никого. Лишь на одном из столиков стакан, а в нем — примерно на дюйм бледно-желтого чая, очевидно разбавленного водой. Лед растаял, на дне ломтик лимона, а рядом — журнал «Вог»… И все так тихо и спокойно. Вдали вскрикнула птица, и Мелани вздрогнула, как от выстрела. И тут вдруг поняла, где искать Джилл.

Здесь, на чердаке, где хранились заплесневелые старинные тома, от которых пахло вечностью и морем. Здесь, на чердаке, где с вешалок свисали бархатные платья, непонятные кружевные одеяния из прошлого столетия, корсеты, шелковые балетные туфельки. Здесь, на чердаке, где притаились старинные деревянные сундуки, обитые железом, а внутри, под крышками, были наклеены фотографии, что покоричневели и выгорели от времени. Здесь, на чердаке, где разбросаны оловянные игрушки, какие-то шкатулки, играющие музыку, а также игрушечные железные копилки, заглатывающие монеты. Здесь, на чердаке, где находилась постель французского лейтенанта из сварного железа с матрасом и подушками в цветочек, а в изголовье висело распятие с монограммой из трех переплетенных букв: S, L и R.