Слово Оберона - Марина Дяченко

Тени деревьев укоротились, описали полукруг и выросли снова. Я нашла земляничную поляну, поела и развлеклась. Уйма и старый палач всё так же сидели друг против друга, всё так же говорили по очереди. Палач нервно дёргал себя за бороду. Уйма восседал, как статуя, и, стоило только старику закончить — без малейшей паузы заводил новый рассказ.

Они сбились только один раз.

— Это уже было! — услышала я с того места, где собирала землянику. Кричал палач, в его голосе были визгливые, истерические нотки. — Было-было, ты проиграл!

Я обмерла.

Что ответил Уйма, расслышать нельзя было. Людоед говорил, не повышая голоса.

— Было! Было! — надрывался палач. — Что недоговорил? Начало-то такое же самое!

Уйма снова что-то ответил. Палач заорал — и вдруг осёкся. Свистящий голос Уймы полился дальше. Я осторожно выглянула из рощи; Уйма рассказывал, как ни в чём не бывало, палач сидел, ссутулившись и глядя в землю. Шевелил губами. Вспоминал оригинальный способ казни?

Привалившись спиной к дереву, я сползла на траву и села, подтянув колени к животу. Ну когда уже это кончится? Ну когда?

Кончилось неожиданно. Я, кажется, задремала и очнулась от того, что голоса в ложбинке больше не бубнили. Я тряхнула головой, выглянула…

Старый палач сидел, закрыв лицо руками. Уйма, шевеля губами, пересчитывал деньги из его кошелька. Я наконец-то осмелилась подойти.

Максимилиан сидел там, где утром я поила его водой. Обычно бледное лицо его было зелёным. Ну точно как ряска в пруду. Я ахнула:

— Макс! Что с тобой?

Он посмотрел на меня мутными глазами, наклонился в сторону, и его вырвало на траву. Я отступила.

— Железяки возьмёшь? — не отнимая ладоней от лица, спросил старик. — Клещи? Свёрла? Тесак? Топор?

— На что мне твои железяки, — снисходительно бросил Уйма. — Хотя топор, пожалуй, сгодится. Не ржавый хоть?

— Смеёшься, сопляк! Из такой стали королевские мечи куют!

— Ну давай.

Максимилиан сидел, скрючившись, сжавшись в комок.

— Лена, — сказал Уйма. — Развяжи его.

Не дожидаясь, пока меня попросят дважды, я подскочила к Максимилиану и чиркнула посохом по верёвкам. Руки некроманта повисли — точно как тогда, в Соляной Бездне.

Старик снял с себя перевязь с огромным топором в чехле. Бросил к ногам Уймы:

— На. Подавись. Если придёшь в город на моё место наниматься — учти, что платят мало, работы много, пиво кислое, бабы тощие…

— Не приду я наниматься, — Уйма зевнул. — Ступай, уважаемый. Спасибо за науку.

Палач сверкнул глазами, но ничего не сказал. Закинул за плечи похудевший мешок (сыр, хлеб, картошка, ещё какие-то продукты горкой лежали на примятой траве) и заковылял прочь.

Глава 18

Огненный шар

— Ну что ты такая прибитая?

Я в самом деле шла, не поднимая головы. Хлеб, сыр, остатки вкусного мяса — всё пропало в глотке людоеда, да ещё бледный Максимилиан немного подкормился. А у меня аппетит как отрезало. И вот мы шагали по дороге: Максимилиан, свободный и притихший, Уйма с топором за плечами, я с посохом в опущенной руке. И было у меня на душе почти так же гадко, как в подвалах Принца-деспота.

— Что случилось, Лена? На кого ты дуешься, жритраву?

— А тебе какая разница? — огрызнулась я.

И тут же не удержалась:

— Что же ты раньше не признавался, что ты палач?

— Я? — людоед искренне удивился. — Ну ты, это… Врагов я ел, это бывало. А палачей в нашем племени не держат. Нет такой должности.

— Это не должность, — я смотрела под ноги. — Это призвание.

Максимилиан молчал. Я ждала, что он брякнет какую-нибудь гадость, но он молчал и смотрел под ноги. Это был совсем другой Максимилиан: соревнование двух палачей так на него подействовало, что он стал, кажется, ниже ростом сантиметров на пять.

И Уйма долго молчал. Я уже думала, что он не захочет продолжать разговор на эту тему. Но он сказал тихо, с упрёком:

— Вот ты, значит, в школу ходишь. Книжки читаешь. Телевизор смотришь, про который мне Оберон рассказывал. А у нас на островах ни книжек, ни телевизора. Только сказки. Ну традиция такая, детям на ночь сказки рассказывать, чтобы спали хорошо! Вся сказка — три слова, жил такой-то, встретил врага и победил его. А потом на полчаса — что он с этим врагом сделал. И всякий раз по-разному. Детишки же не любят, когда одно и то же! Они нового ждут!

Я подняла голову. Уйма глядел возмущённо, будто я оскорбила его в лучших чувствах.

— Так ты ему детские сказки пересказывал?

Максимилиан свернул к обочине, склонился, и его снова вывернуло наизнанку.

— Ну обычай у нас такой, — Уйма развёл волосатыми руками. — Что я могу сделать?

Стемнело. Собрались тучи, начал накрапывать дождик. Уйма шагал беззвучно, плыл над землёй — ни топота, ни вздоха. Максимилиан сопел, хлюпал носом, иногда даже поскуливал; ему было тяжело удерживать заданный Уймой темп, он то отставал, то нагонял людоеда жалкой семенящей трусцой.

Я сама с трудом удерживалась, чтобы не перейти на бег. Магу не к лицу трусить вдогонку за людоедом. Я устала, запыхалась, отстала на десять шагов, потом на двадцать, и вот, когда я готова была уже махнуть рукой и сесть отдыхать на обочину — Уйма вдруг остановился.

Он смотрел в небо. Я сперва догнала его — неторопливо, стараясь дышать потише. И только потом проследила за его взглядом.

Казалось, за близким горизонтом бушевал пожар. В тучах, как в мутном зеркале, отражались красные сполохи.

— Это что?

— Это перевозчики, если хочешь знать, — сказал Уйма, не отрывая взгляда от горизонта. — Огненные шары.

Максимилиан стоял, закрыв глаза. Плечи его поднимались и опускались. На бледном лице поблёскивали дождевые капли. С неба лило всё сильнее.

— Дождь, — сказала я нерешительно.

— И что?

— Ну спрятаться бы. Под какой-нибудь ёлкой. Ночь на дворе…

Уйма наконец-то посмотрел на меня. Потом — искоса — на некроманта. Мальчишка едва держался на ногах.

— Ладно, — неожиданно согласился людоед. — Всё равно до пристани ещё… Смотри!

Я разинула рот. Из-за холма поднималось солнце — круглое, пылающее, вот оно вылезло наполовину, вот приподнялось над горизонтом, освещая всё вокруг слабым красным светом, вот поднялось выше… И замерло, будто решая, что делать теперь.

Прошла длинная и страшная минута, прежде чем я поняла: это не солнце. Это полный огня воздушный шар.

— Неужто угнали? — пробормотал Уйма. — Опередили, что ли?

— Там их полно, — тоненьким детским голоском сказал Максимилиан. — Два или три… Вон как полыхает…

— Разговорился, — заметил Уйма, и некромант под его взглядом втянул голову в плечи. — Ну что, маг, веди нас под ёлку. Показывай, где ночлег.

Забившись, будто новогодние подарки, под нижние ветки большой разлапистой ели, мы кое-как умостились на подушках из буро-зелёного мха. Здесь пока ещё было сухо, но первые капли уже просачивались сквозь хвою. Вспомнив, чему учил меня Гарольд, я взяла у людоеда нож, воткнула его в мох остриём кверху и, сосредоточившись, попыталась раскалить лезвие.

С третьего раза у меня получилось. Нож засветился оранжевым, воздух вокруг лезвия задрожал, я протянула руки к теплу, довольная и гордая собой. Уйма, крякнув, вытянул из рукавов волосатые лапищи и сделал то же самое. Максимилиан, в последний раз хлюпнув носом, последовал нашему примеру. У него были тонкие бледные пальцы с длинными, как у Бабы-яги, когтями. Неприятно смотреть на такие руки — особенно когда знаешь, что они могут с тобой сотворить.

— Что же, — Уйма завозился, снимая с пояса мешочек с семечками правды. — Спать вроде рано ещё, а вот поспрашивать можно. Да.

— Так скажу, — буркнул Максимилиан.

— Так ты соврёшь, обязательно соврёшь, сопля. А ну-ка разевай пасть!

Максимилиан не сопротивлялся. Что же такое довелось ему услышать сегодня днём, если он не только не пытается освободиться, но покоряется Уйме, как раб?

Сглотнув серую горошину, некромант страдальчески поморщился.

— Говори, — начал Уйма, — кто такой Мастер-Генерал?

— Великий полководец.

Я наставила уши, но Максимилиан молчал. Ответ на вопрос был дан, семечко правды успокоилось, некромант смотрел на Уйму непроницаемыми чёрными глазами.

Людоед нахмурился.

— Я же сказал, что и так скажу, — пробормотал мальчишка, отводя взгляд. — Мастер-Генерал… Когда он жил, он был великий воин-волшебник. А мать его была ведьма, вот и дала ему не одну жизнь, а девять. И получалось вот как: его убьют в битве, он переносится в чертоги, чтобы, значит, пировать со всеми павшими воинами. Ещё раз убьют — опять переносится… Честно говоря, я и сам не понимаю до конца, как это произошло, но только теперь в нашем мире есть ровно восемь мёртвых тел и один живой Мастер-Генерал.