Экспертиза любви - Ирина Степановская

— Пожалуйста, Александр Анатольевич, клиент в коридоре!

Саша, слегка путаясь в длинном целлофановом фартуке, сделал несколько шагов по направлению к входной двери.

— Мурашов, заводи!

Парень по фамилии Сергеев осторожно приблизился к каталке. Вова Мурашов следовал почти вплотную за ним, якобы для того, чтобы в случае чего свидетеля поддержать, если тот вздумает в обморок падать. А сам отворачивался, стараясь на лежавшее тело даже случайно не посмотреть.

— Да это не он! — вдруг вскрикнул Сергеев и теперь уже смело подошел прямо к пострадавшему. — Это точно не он! Господи, Никита, слава богу! — и он вдруг размашисто перекрестился.

— А кто же это? — растерянно спросил тогда Мурашов.

— Понятия не имею! Но то, что это не Никита, — сто процентов.

— Ты что-нибудь понимаешь? — посмотрел на Сашу Мурашов.

— А я-то тут при чем? Я из-за вас время только теряю, — с досадой вернулся к секционному столу Саша. — Ищи теперь третьего.

— Где же мне его искать? — Мурашов обратил свой взор на Сергеева.

— Я больше ничего не знаю. Я пошел. — И повернулся, чтобы идти.

— Стой! А где этот твой Никита? Ну-ка предъявляй его сюда! — нашелся Мураш.

— Где Никита, не знаю. Но завтра должен, наверное, появиться на занятиях. Там его и ловите. — И парень с явным облегчением двинулся к выходу. Мурашов с расстроенным видом подошел к Саше.

— Бабульку вскрываешь?

— Как видишь. — Саша устал после дежурства, и ему очень хотелось поскорее закончить все эти вскрытия. Мама ждет, и отец ждет, и ему уже, если честно, все надоело. Во всяком случае, на сегодня.

— Где же мне теперь искать этого третьего?

Саша работал быстро, механически.

— Ну если этот Сергеев передал свои функции на вечер некоему Никите, то почему бы и Никите не попросить кого-нибудь его заменить? Главное теперь, куда этот Никита мог деться? Или просто подожди до завтра. Глядишь, действительно сам объявится. Ведь завтра начинаются занятия во всех институтах.

— А если не объявится? — Мурашов специально смотрел в окно, чтобы не следить, что делают Сашины руки.

— Вот этот парень, которого убили, я же говорил тебе, он с виду не очень-то славянин, — сказал Саша. — Его вполне могли, так сказать, перенанять. Может, Никита в тот вечер оказался почему-либо занят, а подводить друга ему не хотелось… Ты поспрашивай у обслуги.

— Да разве я не спрашивал? — обиделся Мурашов. — Все как один говорят, что не видели убитого раньше.

— Ну я не знаю… А это что такое? — Саша замер над секционным столом в стойке сеттера, вдруг почуявшего дичь. — Нет, серьезно, Мураш, ты это видишь?

— Ничего не вижу, — Владимир зажал нос воротником своей куртки и осторожно заглянул Саше через плечо.

— Вова, это же пух! У бабушки пушинки прилипли к слизистой оболочке в трахее и главном бронхе. Или это мне кажется? Игорь Владимирович! — Саша обернулся, чтобы посмотреть, не ушел ли Соболевский. Но тот еще сидел за столом лаборанта и оформлял направление на гистологию кусочков тканей своего случая.

— Игорь Владимирович!

Соболевский встал и, подавляя зевок, подошел к Саше.

— Как раньше говорили, я к вашим услугам.

— Игорь Владимирович, это же пух! — Саша осторожно поднял пинцетом что-то похожее на комочек влажных тонких ниточек, прилипших к слизистой оболочке бронха.

Соболевский надел очки — когда надо было рассматривать мелкие детали, он всегда пользовался очками, и со всех сторон разглядел этот комок.

— Увы, по всей вероятности, да. Отошли на всякий случай на гистологию. — Он вернул пинцет Саше вместе с пушинками и вздохнул: — А ты подъязычную кость смотрел?

Саша на мгновение замер.

— Вроде смотрел. Только я чего-то уже не помню…

— Ну снова посмотри.

Саша уже и без его совета снова тщательнейшим образом осматривал мягкие ткани вокруг гортани.

— Вот она, хрупкая галочка подъязычной кости в розовых переплетениях тонких мышц. — Саша низко склонился и осторожно что-то нащупывал в выделенных тканях. — Цела. — Он тщательно осмотрел кость. — И кровоизлияний вокруг нет. — Он мысленно усмехнулся. Привычка — вторая натура? Не мог он пропустить перелом. Просто не зафиксировал в сознании норму. Если б увидел кровоизлияние — вмиг бы остановился.

— Чего это вы? Чего? — забеспокоился Мурашов, чувствуя что-то неладное.

Игорь Владимирович пошел к раковине мыть руки.

— У детей и стариков так бывает. Они не могут сопротивляться, когда на них нападают, и переломов органов шеи, как правило, мы не находим. Я несколько раз вскрывал убийства детей — маньяк подходит и просто закрывает ребенку рот ладонью. И все. И никакого сопротивления. Страх, неожиданность нападения… И у стариков то же самое. Мягкие предметы прикладывают ко рту и носу и удерживают голову, а шею не трогают. Люди с небольшой физической силой не могут противостоять этому давлению.

— Вы что, шутите? Я дома не был почти двое суток, — жалобным голосом сказал Мурашов.

— Вова, мы здесь ни при чем, это элементарное убийство. И я тоже устал до охренения, чтобы еще по этому поводу шутить, — грустно сказал Саша. — Поезжай к этому внучку и изымай все подушки, какие есть в доме, пока он не догадался их выбросить или заменить.

— Ты что, хочешь сказать, что бабушку задушили подушкой?

— Подушкой, матрасом, валиком от дивана… Осматривай весь дом. Надо найти похожие пушинки и поговорить с нашими генетиками. Я точно не знаю, но наука теперь так далеко ушла, что, может, они могут определить по пуху — кто это был? Гусь, утка, курица? Просто у меня еще не было такой потребности — гусей по пуху определять.

Соболевский у раковины давился от смеха. Как Саша ни устал, он все-таки шутил над Мурашом.

— А как же странгуляционная борозда? — спросил Вова. — Ты же мне сам показывал, что она типичная?

— Она и есть типичная. Бабульку придушили и тут же подвесили. Давай-ка бери за жабры этого внучка. Кажется, я его недооценил.

— Чтоб его!.. — грязно выругался Мураш, и, костеря про себя и внучка, и «больно умного» Попова, и даже бабульку, он двинулся к выходу из секционной, но вдруг остановился в дверях, поразмыслил немного и отправился дальше.

— Саш, а Саш! — вдруг донесся его жалобный голос уже почти из коридора.

— Чего тебе, Мурашов?

— Саша, а не могли эти пылинки прилипнуть как-нибудь случайно?

— Вова, ну что ты мелешь, надоел! — огрызнулся Попов. — Во-первых, не просто пылинки. Это — пух! Представь — человеку закрывают чем-нибудь рот и нос, ну, например, той же подушкой. А он ведь не хочет задохнуться? Правда? Человек начинает вывертываться, задыхается, вдыхает активно ртом воздух, вот все соринки-пылинки и засасываются так глубоко, как никогда не бывает при спокойном дыхании. Тебе когда-нибудь соринка в рот попадала?

— Ну попадала.

— И что?

— Ну выплюнул, и все. Хотя один раз я комара проглотил.

— Молодец. Вкусный был комар?

— Не знаю, не распробовал. Но ведь я его мог и вдохнуть?

Саша посмотрел на Мурашова болезненно.

— Мог. Ты сам сейчас все и сказал. Вдохнуть. Вдох — активный процесс. Если б ты его вдохнул, у тебя начался бы невероятный кашель. Просто приступ кашля. В таком состоянии не повесишься. Даже если и стоишь на унитазе.

— Но ведь здесь не комар, пушинка?

— Мураш, ты дурак? Представляешь себе человека, который лезет в петлю и подушку держит перед мордой?

— Пойду щас попробую, — пробурчал Мурашов. — А вдруг получится.

— Не получится. Только зря повесишься. Только тебя еще тут вскрывать не хватало. Короче, Мураш, я тебе так напишу в выводах: «Обнаружение инородных тел (а именно — пушинок) в трахее и главном бронхе потерпевшей свидетельствует о прижизненном их попадании. Таким образом, причиной смерти по совокупности установленных повреждений и патологических изменений является механическая асфиксия от закрытия отверстий рта и носа мягким предметом, предположительно содержащим пух в своем составе». Удовлетворяет тебя такой вывод?

— С вами — уже ничего не удовлетворит.

— Картошку из «Макдоналдса» меньше жри. Антонина, я закончил, забирай бабульку! — Саша с облегчением содрал с себя перчатки и фартук и тоже пошел к раковине. Он и не заметил, как Соболевский уже ушел из секционной.

— Ну все, я понял, завтра позвоню генетикам, — сказал Мураш и снова быстро вышел в коридор, а оттуда на улицу. Саша про себя отметил, что розыгрыш по поводу генетической экспертизы пуха удался, и хмыкнул.

Тридцать граммов разведенного спирта подействовали на Лену потрясающе. Она как бы разделилась на две половины. Первая — вдруг полюбила весь мир. Лаборантская комната Людмилы Васильевны — достаточно тесная, загроможденная старой мебелью, вдруг стала казаться Лене верхом уюта. Яблоки, наваленные в тазу на полу (и действительно сочные и сладкие), — самыми лучшими в мире фруктами. Вторая половина Лены вдруг неожиданно обиделась на мудрого и опытного руководителя кафедры — таким предстал в этот момент в Ленином сознании Петр Сергеевич. Почему он не принимает меня всерьез? Не доверяет? Лена почувствовала срочную потребность доказать, что она на кафедре друг, а не враг.