Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С такими мыслями он и повернул в поселок. Но домой не спешил, решил взглянуть на животноводческий комплекс, который так нахваливал Федор Прокопьевич.
И действительно, даже его, инженера, поразило то, что он увидел в первом же помещении. Не какой-то коровник, а цех, настоящий производственный цех! Скорей всего, здесь готовят корма. Кругом механизмы, пульты, сигнальные лампочки. Дружно гудят моторы, ползут транспортерные ленты. И ни одного человека.
Минуя увешанный графиками коридор, вошел в другое помещение. Оно еще больше первого. Это и есть коровник. Но как он не похож на тот, который остался в памяти с детства. Буренки чистые, будто вымытые, позванивая цепями, неохотно отрываются от еды, с любопытством смотрят добрыми глазами на незнакомого человека. Ой, сколько их! Один, второй, третий ряд. И еще один, за длинной эстакадой, на которой сушатся опрокинутые вверх днищами фляги. Последних коров и не видать — такой большой цех. Автоматические поилки, доильные аппараты, прозрачные стеклопластиковые трубы. По ним, должно быть, транспортируется молоко. Наверно, вон туда, в те огромные белые емкости. Прав Федор Прокопьевич, не ферма, а целая фабрика. Но где же все-таки рабочие?
Направился уж было к выходу — может, нельзя здесь находиться посторонним, — как вдруг услышал откуда-то сверху голос:
— Девчата, гость у нас!
Николай поднял голову. По лесенке, ведущей от двери на втором ярусе цеха, в белом халате спускалась девушка.
«Да ведь это Зина!» — обрадовался Николай. Девушка быстро подошла к нему, как и в тот раз, в клубе, протянула маленькую ладонь. На лице ее светилась приветливая улыбка. Стали подходить другие доярки, которые, оказывается, были тут же, на своих рабочих местах, но Николай их не заметил.
— Значит, решили посетить нашу ферму? — заинтересованно спросила Зина.
— Да вот зашел, — развел руками Николай. — И прямо растерялся. Столько у вас здесь всяких премудростей!
— Что вы! — засмеялась Зина. — Это вам с непривычки так показалось.
С доярками подошла и Света. Какая она каждый раз непохожая! Как и все, в халате, туго перетянутая пояском, в легкой косынке, розовощекая, полногрудая, с призывно мерцающими шаловливыми глазами.
— Ну, здравствуй, отпускник, — сказала она после того, как придирчиво оглядела Николая и послушала, о чем он толкует с подружкой. В голосе ее прозвучала самонадеянная уверенность, дескать, я знала, что ты придешь сюда.
— Здравствуй, — ответил Николай, тайно радуясь ее красоте, обаянию. — Вот, принес вам, — и он стал вынимать из карманов карминно-красные гроздья калины. — Вы только попробуйте…
Девчата, как диво-дивное, осторожно взяли ягоды, так же осторожно каждая положила по ягодке в рот.
— И правда, нисколько не горькие! Вот не думала! — удивилась Света и, подняв над лицом гроздь, смело захватила алыми, как сама калина, губами уже несколько ягод.
— Что же мы стоим тут, среди коров? — спохватилась Зина. — Пойдемте в красный уголок.
— Иди, иди, не укусим, — озорно подтолкнула Николая Света. — Молочком парным попотчуем…
* * *
Вечером Николай вышел на условленное место, где договорился встретиться со Светой. Как никогда волновался, то снимал, то надевал перчатки, беспрестанно поглядывал на часы, хотя времени до встречи было еще много. Еще бы не волноваться, столько надо сказать, сказать искренне, убедительно, чрезвычайно важное, и от ее ответа будет зависеть, возможно, вся дальнейшая жизнь Николая. Такое решение пришло не вдруг, не сразу, оно росло и зрело в нем, но все не хватало чего-то. А сегодня он понял: час этот настал. И причиной тому была Света…
«Ну где же она, неужели обманула, не придет?» — кольнуло подозрение…
«Нет, должна прийти, обязательно придет. Когда хотят обмануть, так серьезно не говорят: «Ладно, ровно в восемь».
Николай прошел до размашистого высокого тополя, вскинувшего к звездному небу густую сеть узловатых черных ветвей. Вот сюда она должна подойти.
Опять посмотрел на часы, прислушался, не слышно ли скрипа снега под каблучками. Нет, не слыхать. Только доносится из мастерской монотонный стук движка да в ближнем дворе сонно побрехивает собака. Постоял у тополя, направился по тропке к дороге.
И вдруг:
— Тпр-р-р-р-у-у! — раздалось за его спиной.
Николай отпрянул в сторону… и стыд обжег уши: в двух шагах от него стояла Света и звонко смеялась.
— Здорово же ты боишься лошадей! Горожанин ты, горожанин!
— Ну зачем так! — смутился Николай. — Ведь и правду с ума свести можешь.
Света стояла перед ним не в сапожках, как он предполагал, а в валенках (потому и подошла неслышно), в короткой бараньей шубейке, отороченной понизу белым мехом, в черной марийской шали с длинными кистями, руки были засунуты в широкие, тоже отороченные белым мехом рукава. Счастливое лицо ее было полно детского восторга. Глядя на Свету, опять новую в этом своем наряде и до сладкой боли, до нежного томления в сердце близкую, Николай — может быть, нелепо, но уж так вышло в его воображении — мысленно слил воедино и ее, и тот дневной, просвеченный солнцем лес и подумал, что это и есть его настоящее счастье, его будущее, его судьба. Вот чего ему не хватало и что он искал долгие годы. И потому Николай решительно шагнул к Свете, взял ее теплые, угретые в рукавах руки и, твердо глядя в немного оробевшие глаза, сказал:
— Я долго тебя искал, Света. Долго, долго… И вот нашел. Давай поженимся.
Улыбка, которая, казалось, никогда не покидала лица девушки, вдруг притухла, глаза расширились, и Света долго стояла так, словно оцепеневшая, не в силах открыть рта, не зная, что ответить. Она чувствовала, как мелко задрожали ее коленки, а к груди поднималась волна жара.
— Ты что говоришь?! — наконец выдохнула она.
— Давай поженимся, — повторил Николай. Он сам небывало волновался, но в голосе его не чувствовалось ни волнения, ни просьбы, слова эти звучали как требование.
…Еще Николай добавил:
— Если откажешься — не упрекну, слова не скажу, никогда не напомню, что сказал, только сейчас ответь.
— Как это сразу, неожиданно, — помаленьку приходила в себя Света. — Будто на танцы приглашаешь… Ведь надо же мне подумать.
— Подумай. Но скажу сразу: если выйдешь за меня замуж — останусь здесь, нет — завтра же уеду в
