Твой час настал! - Федор Шахмагонов

 — Меж собой панове уговорились идти на Орел.

Богданка ответил:

 — Как рассудили, пусть так и будет...

Польские паны, их воинство и Богданка под именем царя Дмитрия, а так же все те из русских людей, кто захотел его признать, Заруцкий с казаками пережидали в Орле снежную и морозную зиму. В Речи Посполитой произошла смена римского караула. Папского нунция Рангони сменил в Кракове нунций Симоннете.

В Риме были недовольны установившейся дружбой короля Сигизмунда и папского нунция Рангони. Дружба нунция желательна лишь до поры, пока она не влияет на службу нунция папскому престолу. Если эта дружба пытается влиять на политику папского престола в интересах короля, то требуется немедленный развод друзей. Смигизмунд, полагая, что его фанатическая приверженность апостольской церкви, дает ему на то право, настойчиво ходатайствовал, чтобы Рангони увенчали кардинальской шапкой. И достиг обратного. Кардиналы должны служить папам, а не королям.

Симонетте, как в свое время и Рангони, предоставили возможность самому разобраться в противоречивых слухах о новом Дмитрии. Его не посвятили в тайное тайных. Рим интересовало к каким придет выводам сам нунций, не зная какие силы выставили на политическую сцену Богданку.

Споры о том жив ли царь Дмитрий разгорались и в Риме, и в Кракове. Сомневающиеся говорили, что если царь Дмитрий жив, почему он скрывается, когда из-за него уже разгорелась война. Им отвечали, что Дмитрий опасается царя Шуйского и короля за свою поддержку рокоша.

Когда из Стародуба пришло известие, что появился Дмитрий, сторонники версии, что он жив, обрели уверенность. И как же не увериться, когда его признал князь Адам Вишневецкий, открывший его в свое время польскому обществу. В Польше росли симпатии к «делу Дмитрия». Мало кто знал, что собирались вокруг него не по убежденности в его истинности, а для вольных грабежей, чтобы ускользнуть от судебных преследований за мятеж против короля. И королю облегчение, ибо мятежники уходили в Московию, а он в переговорах с Москвой мог объявить их вне закона, снимая с себя ответственность за их действия.

После известного дела под Брянском, в Краков пришло письмо пана Харлевского из отряда пана Валавского.

Пан Харлевский писал:

«Царь Дмитрий и все наши благородные рыцари здравствуют. Мы взяли Брянск, сожженный людьми Шуйского, которые вывезли оттуда все сокровища и бежали так скоро, что их нельзя было настигнуть. Дмитрий теперь в Карачеве, в ожидании знатнейшего вельможи из Литвы. С ним наших 5000, но многие худо вооружены. Зовите к нам храбрых; прельщайте их и славою и жалованием Царским. У нас в Польше носится слух, что сей Дмитрий обманщик: не верьте! Я сам сомневался и хотел видеть его; увидел и не сомневаюсь. Он набожен, трезв, умен, чувствителен, любит военное искусство, любит наших, милостив к изменникам, дает волю пленным служить ему или снова Шуйскому. Но есть злодеи: опасаясь их, Дмитрий никогда не спит на своем Царском ложе, где только для вида велит быть страже, положив там кого-нибудь из русских. Сам уходит ночью к гетману или ко мне и возвращается домой на рассвете. Часто бывает тайно между воинами, желая слушать их речи, и все знает. Зная даже и будущее, говорит, что ему властвовать не долее трех лет, что лишится престола изменою, но опять вернется и распространит государство. Без прибытия новых, сильнейших дружин Польских, он не думает спешить к Москве, намеривается взять самого Шуйского, который в ужасе, в смятении снял осаду Тулы; все бегут от него к Дмитрию».

Письмо ходило в списках по рукам вельмож и шляхты в Польше. Королевский духовник, отец Барч, передал его королю. Сигизмунд дал высокую оценку этому письму, как документу с места событий. Его не смутило, что письмо было насквозь лживым. Он знал, что очень многим в Польше хотелось верить, что Дмитрий жив и вскорости воцарится в Московии.

Пока письмо дошло до Сигизмунда, он получил известие, что Брянск не был взят, а паны потерпели у этого города позорное поражение. Короля это нисколько не смущало. Гибли в Московии его недавние противники, а письмо Харлевского оттягивало мятежников из королевства.                                                      

Сигизмунд знал, что к поискам нового Дмитрия приложила старания та же сила, что подставила и первого. Его устраивало, что он может не вмешиваться открыто в это новое предприятие иезуитов. Понадобился жидовин, путь будет жидовин, лишь бы Московия шла к разрушению. Чем незначительнее личность нового Дмитрия, тем легче будет его убрать в надлежащее время. Московский простол Сигизмунд, пока еще в тайне, наметил для себя.

Пока рокошане, ушедшие в Московию, доставлявшие ему не мало хлопот, забавлялись со своим Дмитрием, король вел переговоры с московским посланником князем Григорием Волконским.

Шуйский послал Григория Волконского и дьяка Андрея Иванова для установления перемирия с Речью Посполитой. Посланникам был дан наказ. В наказе указывалось, если король и паны радные спросят, каким обычаем убит тот, кто назывался Дмитрием Углицким, то отвечать: «Как изо всех городов Московского государства дворяне и всякие служилые люди съехались в Москву, то царица Марфа, великий государь наш Василий Иванович, бояре, дворяне, всякие служилые люди и гости богоотступника вора расстригу Гришку Отрепьева обличили всеми его богомерзкими делами, и он сам сказал перед великим государем нашим и пред всем многонародным множеством, что он прямой Гришка Отрепьев, а делал все то, отступя от Бога, бесовскими мечтами, и за все те его злые богомерзкие дела осудя истинным судом, весь народ Московского государства его убил».

Буде спросят, кто же допустил приезд Афанасия Власьева свершить обручение Дмитрия с Мариной, отвечать: «Афанасию Власьеву как было верить? Афанасий — вор, разоритель веры христианской, тому вору советник, поехал к государю вашему Сигизмунду королю по его воле, без ведом бояр».

 Паны Рады не уставали изобличать посланников Шуйского во лжи, насмехались над ними, называли царя Шуйского убийцей, обвиняли его в том, что он ограбил польских гостей. На улицах в послов кидали комки грязи, норовили нанести увечье камнями. Волконский требовал встречи с королем, паны Рады уверяли его, что король в таком гневе, что и слышать не хочет о послах. Волконский сумел дать знать королю мимо панов радных, что хочет говорить о тайном деле.

Сигизмунд принял Волконского. Приватная встреча. Король стоял, на приветствие не ответил. Волконоский, не теряя времени, сказал:

 — С панами Рады я вел, государь, переговоры, как посол царя Василия Шуйского. С вашей милостью говорю от имени всех московских бояр и вышеначальных людей. Для того и принимаю позор и унижение. Государь, может ли быть, чтобы, вашей милости, не доносили, как позорят наше посольство?

 — А что же ваше посольство могло ожидать, после того, как московские люди с благоволения царя Шуйского избивали наших граждан, прибывших гостями на свадьбу вами же признанного царя Дмитрия?

 — Ваша милость, в том вина и злоумышление Василия Шуйского. Не стоит сожалеть об убийстве царя Дмитрия, он своровал у нас и у вашей милости, готовил поход, дабы овладеть престолом, вашей милости, и проложил вражду между нашими государствами. Мы, бояре и вышеначальные люди, хотим эту вражду погасить. Бояре и вышеначальные московские люди бьют челом, вашей милости, чтоб вы пожалели о нашем сиротстве и дали бы согласие венчаться на Московское царство.

У Сигизмунда дух захватило от речений посла, но он умел сдерживаться. Напустив строгость, отвечал:

 — Я не даю веры московским людям. Я не хочу, чтобы они ночью явились во дворец и убили бы меня, как убили царя Дмитрия. Путь бы они убили своего царя, которого встречали колокольным звоном, а зачем же было убивать польских гостей, да еще и держать в плену, тех кто уцелел, отбившись от московских убийц? Но об этом что же ныне говорить, когда оказывается, что царь Дмитрий жив, а Шуйский лжет, что он убит. Кому верить? Поэтому я оставил думать о Дмитрии. Я думаю о своих подданных, которых Шуйский держит в плену, словно бы взяты они в плен на поле боя, а не на свадебном пиру. Если Шуйский будет их держать в плену, не будет у нас ни перемирия, ни мира, не будет у меня и доверия к московским боярам, пока они терпят убийцу и изменника Василия Шуйского.

У Сигизмунда после беседы с Волконским явилась возможность обсудить московские дела с новым папским нунцием, чтобы втянуть его в круг своих интересов. Интересы его сводились к получению от папского престола субсидий для завоевательного похода в Московию.

Король принял Симонетту в Вавельском замке, в том же кабинете, где когда-то принимал претендента на московский престол и обычно беседовал с Рангони. После обычного обмена приветствиями, король вручил Симонетте письмо пана Харлевского. Подождал пока нунций его прочтет и спросил: