Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Вода заливала подвалы, кладовые, топила хлебные запасы, по улицам пеши не пройти, а лодок взять негде. Осажденные приступили к князю Шаховскому, требовали указать, где царь Дмитрий. Кричали:

 — Смерть обманщику!

 — Топить его! Топить!

Болотников остудил толпу, но Шаховскому прилюдно сказал:

 — Глас народа, глас Божий! Без суда не дам расправы, а судить будем всем людством!

Приказал заковать Шаховского в цепи и запереть в крепости. Вода прибывала. Остановить ее было нечем. Нарастал бунт. Болотников послал к Шуйскому послов. Посланные говорили:

— Наш воевода сдаст город, если ты, государь, будешь нас миловать и не будешь казнить смертью. Если будешь казнить, утонем, а город не откороем. Вместе с нами и город утопнет.

Шуйский ответил:

 — Я присягнул никого в Туле не миловать. Однако за ваше смирение жалую вас и оставляю при животе. А вы служите мне и будьте верны, как были верны вору. Целуйте мне крест!

 Посланные целовали крест и вернулись в крепость. Донесли Болотникову о царском обещании.

Холоден и непроницаем взгляд наибольшого воеводы. Спокойно, но и с сожалением молвил:

 — Вы крест целовали, а Шуйский креста не целовал...

Помолчал и добавил:

 — А если бы он и целовал крест? Никто не нарушал столько раз крестное целование, как Василий Шуйский. Выбора нет: или в воде захлебнуться или выйти из города на милость цареубийцы. Не Шуйского этот розмысел с водой, кто-то около него великий воевода.

Первыми из города выехали Иван Болотников с царевичем Петрушкой, с Шаховским и атаманами. Болотников во всем вооружении, в бахтерце,  с булавой воеводы в руках.

Шуйский сидел на возведенном для этого случая помосте, в кресле сколоченным, чтобы походило на трон. Возле него рынды в белых одеждах и иноземные телохранители. Болотников спустился с седла. Сделал два шага к помосту, поклонился до земли. Отстегнул саблю, положил ее  и булаву к ногам Шуйского и произнес:

 — Царь, государь! Я верно держал крестное целование тому, кого называли царем Дмитрием. Точно ли он Дмитрий или нет, я не мог знать. Жив ли он или нет, того я не ведаю. Его искали, никто его не нашел.

Шуйский озаботился, чтобы при сдаче города присутствовал Стародубец. Уроки его невестки Екатерины Григорьевны не прошли для него даром. Имел он свою задумку относительно Стародубца и подводил ее к исполнению.

— Говоришь искали царя Дмитрия и не нашли. Плохо искали? А вот в городе Стародубе сказывают, что нашли.

 — Шел я, государь, из дальних краев служить Дмитрию. Не единожды мне сказывали, что нашли его. Да разве надобно было его искать, сам нашелся бы. Не ждал бы, пока нас, как крыс вытопят из города.

 — А вот пришел к нам из Стародуба сын боярский. Говорит, что сыскали Дмитрия в Стародубе.

 — Такого, как они сыскали, мы давно сыскали бы. Не в Стародубе его сыскивать! Сыскать мне его доведется в аду! Царь, государь, я верой и правдой служил царю Дмитрию. Был ли он сыном царя Ивана Васильевича, того не мне не ведать. Если по своему посулу помилуешь, буду служить тебя верно!

 — Будет так, как я посулил. А могу ли я взять тебя воеводой, о том надобно поразмыслить.

Поставили перед Шуйским князя Григория Шаховского. Шаховской взмолился:

— Государь! Смилуйся! Я хотел сдать город, меня в кандалы оковали...

Шуйский гневно ответил:

 — В Каменную пустынь его! На Кубенское озеро! В кандалах!

Поставили перед Шуйским немца Фидлера. Шуйский усмехнулся и приказал:

 — Бить его  кнутом, пока с этого света не изыдет!

Осажденные выходили из города, складывали оружие. Их связывали веревками и разводили под охрану в полках. Шуйский ушел в царский шатер и повелел поставить перед собой Стародубца.

 — Что же ты ныне скажешь о своем Дмитрии? — спросил Шуйский.

Стардубец упал на колени.

 — Помилуй, государь, пребывал я в обмане!

— Голову ты клал ради обмана. Тебя прощаю за раскаяние. А ты обман простишь ли?

 — Дай мне, государь, искупить вину! Прощения у меня для обманщика нет!

Болотникова заковали в цепи и повезли в далекий Каргополь в монастырскую тюрьму. Вслед послал Шуйский повеление выжечь Болотникову глаза и утопить в подземелье.

Осенней дорогой Шуйский вернулся в Москву. По своей скаредности он не любил праздества, боялся больших скоплений людства, но эту победу отпраздновал со всей возможной пышностью. В Москве благовестили все колокола. Въехал он в город в открытой карете, обитой красным сукном. Сопровождали его всадники  из полка Михаила Скопина. Патриарх вышел его встречать к Даниловскому монастырю.Три дня не умокал колокольный звон над Москвой, а во дворце пировали  бояре.

Шуйский до весны распустил ополчение, сам отправился в обитель Святого Сергия. Молился пять дней. После своего молитвенного подвига возвестил о своей скорой свадьбе на Екатерине Буйносовой-Ростовской, объявленной его невестой еще при жизни царя Дмитрия.

 Пленных, что взяли при сдачи Тулы, вопреки его посулу о милости, казнили тысячами. Топили в реках. Течением их прибивало к берегу, ветер наносил на Москву запах разложения.

Глава третья

Егорка Шапкин по зимниму первопутку отвез в Ярославль письмо к Марине Мнишек от португальского монаха Николая Мело. Николай Мело с прискорбием сообщал, что воевода царя Дмитрия Иван Болотников разбит царскими войсками и схвачен в Туле. Царь вернулся победителем, в Москве совершаются каждый день казни, царь на старости лет женится на юной боярышне.

Дальнейшее в письме потрясло Мнишков. Николай Мело с уверенностью, исключавшей всякое сомнение, сообщал, что объявился их Дмитрий, что вышел он, как и в прошлый раз из польского королевства, что под его рукой собираются польское панство и те русские ратники, что сохранили ему верность. Уже случились боевые схватки с царскими войсками, из которых Дмитрий вышел победителем.

 — Я знала, я знала, — вскричала Марина. — Такого рыцаря не могли загрызть московские крысы!

 — Лжецы и клеветники наказываются Господом! — промолвил Мнишек. — Дай Бог, чтобы все это оказалось правдой!

 — Неужели ты думаешь, отец, что польское рыцарство признало бы Дмитрием другого человека?

 — Сколь же долго он собирался...

 — Ему нужно было время, чтобы помириться с королем. Не был ли он ранен?  Не могла судьба так жестоко надо мной надсмеяться.

После этого письма, Мнишек более не упрекал дочь за ее решимость остаться московской царицей.

Шуйский торжествовал в Москве, все еще не придавая какого-либо значения появлению нового Дмитрия, приравнивая его к иным самозванным царевичам. Нежился с молодой женой, чем навлек на себя насмешки своей невестки.

— Годунов не напрасно предупреждал тебя, что видит не только то, что вокруг него деется, а и под землей на три аршина. А ты не видишь, на что спотыкаешься. Взял себе молодую жену, а подумал бы на кого детей оставишь, ежели она понесет от тебя старого. Царские дети без отца, это всегда смута у престола. Будто бы у тебя нет наследника, брата своего родного. Или тебе бабьих утех не доставало?

Шуйский, по привычке, помаргивая, ответил с усмешкой:

 — Когда яду подсыпешь, как подсыпала царю Борису?

 — Глядел бы, чтобы тебя новоявленный Дмитрий без яда в гроб не уложил!

До того, как был венчан на царство, Шуйский прислушивался к умозаключениям своей невестки. Тепер же он видел, что ею овладела надежда посадить на трон его брата, ее супруга. Пока не объявился новый Дмитрий в Стародубе, иные, еще могли поверить, что он уцелел, бежав из Москвы. На что же надеялся человек, дерзнувший всклепать на себя это имя? Многие люди видели Расстригу в лицо. Глупость! Даже и не обман. Кто за ним пойдет? А если и пойдут тут же откроют обман. Все сходилось на том, что назвался Дмитрием бывший толмач Богдан. Волосы у того и другого рыжие, на том и кончалось сходство. Пусть и ловок бывший толмач, но сколь не ловок, даже и зная царский обход, никого не обманет. И гультящих ему негде набрать. Много их потоплено после взятия Тулы. Шуйский никак не мог и не хотел понять, что людям не Дмитрий нужен, а ищут они, как бы его, Шуйского, свести с престола. Победа под Тулой вскружила ему голову, а подумать бы, не в битве он вырвал победу, а розмыслом Сумина Кравкова, подхваченным самым молодым воеводой. Но как же отказаться от радости считать себя победителем? Обманывался он и первыми неудачами новоявленного Дмитрия.                                                                         

Знать бы ему, что Богданка вовсе и не стремился одерживать победы, все еще не теряя надежды сбежать от всклепанного на него царского звания. А тут еще одна для него неожиданность. Стародубец, не пострадав за правду, явился к Богданке. Рассказал, как бояре рвались его растерзать, да спас царь Василий Шуйский, нисколь не поверив, что царь Дмитрий спасся.