Тропой мужества - Стрелков Владислав Валентинович

Хороший сон. Прекрасный сон. Нет никакой войны. Нет глухого леса. Нет напряжения и усталости. Нет тяжелого ранения. Тело легкое и сильное. Обнять и крепко прижать любимую к себе.

– Я боюсь за тебя, Тоша, – шепчет она. На ее лице тревога, крупные слезы выкатываются из уголков голубых глаз и стекают вниз. – Мне сны плохие снятся.

– Не бойся, прекраса, – улыбаясь, отвечает Антон, – со мной будет все хорошо. Не верь снам.

И платком нежно подхватывает выкатившуюся слезу…

– Товарищ батальонный комиссар! Нам пора.

На берегу стоит машина, и выглядывающий из кабины водитель смотрит ожидающе.

– Не уходи… – молит Лена, прижимаясь сильнее. – Не уходи, прошу…

– Надо, прекраса, надо.

Крепко прижав супругу к себе, он ее поцеловал, затем, с трудом разомкнув объятия, Антон идет к машине. Садясь, оборачивается. Вздрагивает. Лена стоит, прижимая к себе плачущего сына, – она в черном платке, из-под него видны поседевшие пряди, на постаревшем лице скорбь и горе. Антон рванулся к супруге, но машина быстро уносит его к городу. И Иванцов не сразу понимает, что с машиной что-то не так. Это не кабина «эмки», выделенная ему для того, чтобы довезти до аэродрома, это другая машина. Невероятная и странная панель, со светящимися огнями и стрелками. А мимо пролетают яркие витрины магазинов. Мелькают вывески и разноцветные огни. И множество невероятных и незнакомых машин вокруг светятся красными и желтыми огнями. Несутся рядом, впереди, сзади, летят навстречу…

Это не сон, это уже бред.

– Это не бред, – слышит Иванцов. – Это будущее!

Антон с удивлением смотрит на водителя. Он мог поклясться – этого парня никогда не видел, но лицо кажется знакомым и откуда-то знает его имя – Сергей. Он плавно крутит руль, больше похожий на маленький штурвал. Машина разгоняется. Слышится звук мощного мотора, в который вплетается музыка, казалось звучащая отовсюду. И слова песни, задевающие за живое:

– От героев былых времен не осталось порой имен…

Слова правильные, грозные, они пронзают насквозь, продирая морозом по спине. Голос, интонация… все говорит о том, что песню писали пережившие страшную войну.

– …И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.

Сильная песня! А это значит…

Антон смотрит на Сергея.

– Сейчас ты все увидишь и поймешь. – Парень не говорит. Его слова сами возникают в голове.

Машина с широкого проспекта сворачивает на площадь и останавливается среди таких же машин. Ночь вдруг меняется на солнечный день, и Антон видит широкую аллею с фонтанами, а в конце монументальное сооружение со стелой.

– Это Поклонная гора, – говорит Сергей. – Пойдем.

Они идут по аллее, а вокруг люди. С флагами и бантами из черно-оранжевых полос на груди. Многие флаги странные, но и ленты…

– Это символ воинской славы, – поясняет парень, заметив внимательный взгляд Иванникова.

Антон оглядывается, видит пожилого человека – и как на стену налетает. Старик держит в руках гвоздики, здоровается, принимает поздравления, сам поздравляет. На его пиджаке медали и ордена. Иванцов никогда не видел столько наград. Он уважительно смотрит на старика, а глаза так и косятся на ордена. Большинство наград незнакомы, например, самый первый ряд начинается с незнакомой медали, или скорее ордена в виде звезды со Спасской башней и надписью «Слава» в центре, которая висит на колодке с георгиевской лентой. И острый взгляд выхватывает еще одну.

– За взятие Берлина, – читает он на аверсе.

– Есть за взятие Будапешта, Вены, Кенигсберга, – слышит он голос Сергея, – но эта самая памятная медаль. Пойдем.

Они идут к Вечному огню. Вокруг цветы, венки с лентами. И все вопросы отпадают. Трехцветные флаги и двуглавый орел на них… все это становится лишним, не важным, потому что на ленте венка Антон читает: «С днем Победы!», «9 мая», «Я помню 1941–1945! Я горжусь!»…

Хочется заплакать, но как? Тело как не свое. Вдруг он узнает такие подробности, что…

– Мы победили! – говорит Иванцов, справившись с волнением. – И цена нашей Победы велика. Почти три десятка миллионов человек! Сколько же людей погибло! Хороших парней и девчат! Они могли быть, как ты или твои друзья. Стать учеными, врачами, учителями, строителями. Что-то придумать, изобрести, усовершенствовать. Выйти в космос, к звездам лететь…

Он смотрит на пламя, рвущееся из центра звезды.

– Огонь – это правильно. Это верно. Символ чистоты и горящего сердца. Символ памяти… – И Антон вспоминает слова из песни: – Вечный огонь, нам завещанный одним, мы в груди храним…

– Что можно сделать? – после минутного молчания спросил Антон. – Как мне поступить?

– Мой дед всегда говорил – по совести, – говорит парень. – По своей совести.

– Он воевал?

– Нет, деду в сорок пятом только семнадцать исполнилось. Мой прадед погиб на войне. Пропал без вести.

– Делай, что должен, и будь что будет?

Сергей не отвечает. Его образ размывается, мемориал сменяется на лесной пейзаж, а вместо парня над ним нависает немецкий солдат. И он что-то требует. Встать и сдаться? Где наган? Рука чуть сдвинулась, но больше ничего сделать не вышло, пришла боль. На миг взор затуманился, но когда полегчало, немец не исчез. Внезапно Антон понял – это уже не сон и не бред. Нависший над ним враг реален. И он не один – вокруг расположились другие солдаты. Они держали на прицеле всех бойцов, уже разоруженных, без ремней, стоящих угрюмо в паре метров.

– Aufstehst.

Встать требует. Немецкий Антон знал неплохо. В школе по языку стояла пятерка. Попытка приподняться оказалась неудачной. Боль из раны прострелила все тело и лишила сил.

Ствол карабина направился точно в грудь. На лице солдата была написана готовность пристрелить раненого русского, чтобы снять все проблемы.

– Я помогу.

Карабин дернулся в сторону говорившего, но немец понял и поощрил движением ствола. Иванцова подхватили под здоровую руку и помогли подняться. Антон вдруг увидел, что у него тоже отсутствует фуражка, портупея и командирский планшет. Удивленно осматриваясь, он еще обнаружил, что с рукавов волшебным образом исчезли все нашивки. Причем места их были замазаны грязью. Он провел рукой по вороту – знаки на петлицах тоже отсутствовали. Теперь он от других бойцов не отличался.

– Stehen! – громко скомандовал немец. – Hände hoch!

Антон поднял руки, и один из солдат принялся его обхлопывать, явно ища спрятанное оружие. Он проверил и карманы, но они тоже оказались пусты. Куда исчезла командирская книжка и партбилет? Кто срезал нашивки и убрал с петлиц знаки. Куда делась планшетка с портупеей? Иванцов посмотрел на понуро стоящих бойцов, глянул на Бесхребетного, поддерживающего его. Ответ был очевиден. Только Бесхребетный был рядом с ним, и только он мог убрать с формы все знаки принадлежности к командиру.

Но есть и другие важные вопросы. Откуда появились немцы? Как они могли так тихо подойти к выставленному охранению, причем с разных сторон. Почему никто из бойцов не заметил врага? Почему не смогли предупредить остальных? Это предательство! И в подозрении опять только один – Бесхребетный. Стало до того досадно, что боль и головокружение отступило, а в голове прояснилось. И появилась другая мысль – если Бесхребетный предатель, то зачем скрыл, что Иванцов командир?

Для прояснения недостаточно фактов, и Антон решил подождать.

Тем временем немцы образовали что-то вроде конвоя, и один из них, со знаками фельдфебеля, скомандовал:

– Vorwärts!

Бойцы понуро двинулись. Впереди из чащи появился мужичок, нагруженный винтовками, портупеями и вещмешками. Немцы явно не хотели оставлять трофеи в лесу и использовали местного. Вслед мужичку шел солдат, явно не доверяя носильщику. А местный-то непростой – на правом рукаве Иванцов заметил белую повязку. В голове всплыло – полицаи, добровольные помощники, предатели. Выругавшись про себя, Антон сосредоточился на том, чтобы не упасть ненароком, несмотря на поддержку бойца.