Тропой мужества - Стрелков Владислав Валентинович

– Говорил же! – буркнул тот. – Голова твоя пустая.

– Товарищ батальонный комиссар! – Ушаков оказался рядом, оттолкнув Бесхребетного. – Простите, я не нарочно.

– Да ничего, – прохрипел Иванцов в ответ. – Я б тоже сплоховал.

По лицам собравшихся вокруг бойцов читалось то же самое. Веток никто не придерживал, как ни напоминал об этом Бесхребетный.

– Больно? Давайте посмотрю. – И Ушаков потянул узел.

В плечо стрельнуло такой болью, что сознание померкло.

«Вот даун!» – промелькнула злая мысль через боль. Кто это сказал, Иванцов не понял. И кто такой даун?

– Отойди, – буркнул Бесхребетный. Даже хлопнул по руке комсорга, пресекая новую попытку развязать узел. – Не снимают так, тютя! Нежно надо, нежно.

Ушаков ничего не сказал, лишь зыркнул зло.

А боец осмотрел бинт, вздохнул и произнес:

– Узел затянут, – при этом на Ушакова взглянул с укором, – придется повозиться. Привал, товарищи.

Никто с места не двинулся, а лицо комсорга стало пунцовым. Явно читалось – чего раскомандовался? Иванцов посмотрел на лица других красноармейцев. Да-а-а, похоже, никто Бесхребетному не доверяет. Плохо. А вроде недавно отношения были другими.

– Привал, товарищи, – прохрипел Антон. – Снимай бинт, боец.

Распутав узел, Бесхребетный осторожно размотал повязку. Тампон сразу снимать не стал. Он снял свой сидор, распутал узел и достал фляжку. Взболтнул – внутри всплеснулось. Все уставились на него и невольно сглотнули – свои фляжки были пусты, воду выпили давно. Тем временем боец снял крышку и тонкой струйкой намочил тампон. Затем протянул фляжку Иванцову.

– Выпейте, товарищ батальонный комиссар.

Пока Иванцов допивал те капли, что остались, Бесхребетный, осторожно отвел тампон от раны, взглянул на нее и нахмурился. Комиссару не видно – прилетело со стороны спины слева.

– Что там? – хрипло спросил Антон. – Болит…

– Если болит, значит заживает. Перебинтовать бы.

Бесхребетный явно врал. Антону это стало ясно сразу. Назло, или не хочет расстраивать? Зря. Правду надо говорить. Всегда надо говорить правду. Ведь вся сила в ней. Странно. Каким-то не своим, а чужим чувством Иванцов понимал, что его легкое ранение перетекло в тяжелое.

– Опиши мне рану, – неожиданно для себя сказал Антон. – Только правду, что там у меня?

– Гной течет, товарищ батальонный комиссар.

– Стоп, давай без чинов. Просто рассказывай, что видишь.

– Кожа местами белая, местами цветом как земля, – начал тихо говорить боец. – Края сначала темно-красные, потом черные. Много гноя течет.

Бесхребетный говорил тихо намеренно, чтобы не слышали другие бойцы. Антон это сразу понял. Значит, что – сепсис? Иванцов читал как-то медицинский справочник от скуки и о заражении крови знал. Вот откуда ему известны симптомы? А что там с симптомами? Недомогание? Так сколько верст отмахали, да по лесу-то! Тошнота? Не тошнит вроде. Язык сухой. Ну так жара и не пил давно. О тех каплях, что были во фляжке, можно не упоминать. Понос? Иванцов удивленно хмыкнул – с чего? Ел давно, так что нечем. Температура? Вроде имеется, но какая?

– Я тут по пути ветлу видел, – сказал боец, – и лопух вроде.

– Зачем лопух и что за ветла? – влез постоянно прислушивающийся к разговору Ушаков.

– Ветла – это ива, – ответил Бесхребетный. – Настой из коры жар сбивает. А корни лопуха есть можно. Как морковку, только вкус не ахти. Жаль, полян не попалось, можно было иван-чая набрать. Его листья как чай заваривать можно, а корни есть, вкус как у капусты. И липы в этом лесу нет.

– А у липы-то что? Тоже корни съедобные? – съязвил комсорг.

Бойцы вокруг засмеялись.

– Из коры липы не только мочало выходит, – наставительно сказал Бесхребетный, – часть ее вполне съедобна. Не то что сосновая. Эту лучше поджаривать.

Иванцов откровенно наслаждался очумелым видом бойцов.

И тут он смутился. Все сказанное Бесхребетным было знакомо, даже больше, Антон знал – это основы выживания в лесу. Откуда, если он и леса-то не видел? Странно. И про съедобную древесину он, оказывается, знает, и про лопух с осокой…

Накатила боль, блокируя всякие мысли, в глазах потемнело.

– Товарищ батальонный комиссар, – встревожился боец, – что с вами?

– Больно.

– Надо боль чем-то унять… – пробормотал Бесхребетный. – И перебинтовать.

И вновь на лице бойца озабоченность. Вид раны ему определенно не нравится. Антон сам понимал – без квалифицированной медицинской помощи в ближайшее время сепсис разовьется и начнется обратный отчет последних дней жизни. Даже не дней – часов. Но где взять лекарства? Вновь накатил страх. Потребовалось усилие, чтоб он не отразился внешне. Тем временем боец выбрал наиболее чистую часть бинта, оторвал и прикрыл рану. Остальное скомкал.

– Постарайтесь не шевелиться, товарищ батальонный комиссар, – сказал Бесхребетный, – хорошо бы мха найти иль еще какой травки.

Иванцова «травка» почему-то развеселила.

– Мох тоже можно есть? – ехидно спросил Ушаков.

– Можно, если очень хочется, – невозмутимо ответил Бесхребетный. – Беременные бабы вон и известь с глиной, случается, едят. Все углы с печей сгрызают.

Бойцы рассмеялись, некоторые, вспомнили случаи со своими женами. А вот Ушаков покраснел. Ясное дело, не женатый.

– Мох может дезинфицировать рану, – неожиданно для себя сказал Иванцов.

– Правильно! – удивился Бесхребетный. – Его вместо ваты в тампон кладут.

Он поднял винтовку и положил ее рядом с комиссаром.

– Вот пусть у вас побудет. С мосинкой в лесу ходить неудобно, а надо быстро, – боец кивнул в сторону. – Я схожу вон туда и гляну – там ложбина, и должен быть родник. Заодно разведаю – что и как.

– Действуй, – кивнул Иванцов.

Бесхребетный поднялся, скинул свой вещмешок, положив его рядом с винтовкой, прошел мимо куста орешника и… будто растворился в зелени. Ушаков вскочил, кинулся к орешнику и остановился, словно наткнулся на препятствие. Он растерянно осмотрел чащу и повернулся.

– Вот лешак! – потрясенно произнес он. – Пропал…

На лицах бойцов было написано то же самое.

– Как он это делает? – спросил боец Самаркин.

– Охотник, – пояснил Иванцов. Его почему-то не очень удивило то, как ушел в лес Бесхребетный. Где-то в глубине сознания витала мысль, что и он так может. Мог бы…

– Подозрительно… – пробормотал Ушаков, отвлекая комиссара от своих мыслей.

– Что? – спросил Антон.

– Эти умения у бойца Бесхребетного. И то, что он бурчал по дороге.

– Насчет умений мне ясно, – сказал Иванцов, – так все опытные охотники умеют, иначе без добычи останутся. А что он там бурчал?

– Я слышал, что он бурчал! – заявил комсорг. – Он думал – никто не слышал, а я все слышал. И вчера, и сегодня. Он говорил – просрали, так и говорил – просрали нападение врага. Значит, он сомневался в товарище Сталине. Он сомневался в мощи нашей Рабоче-крестьянской Красной Армии. А это говорит только об одном – он враг!

– Но-но, товарищ боец! – нахмурился Иванцов. – Такие заявления преждевременны, даже больше – вредны! Нашим положением все недовольны. Голод, усталость и неизвестность – вот причина таких разговоров.

– Так точно, товарищ батальонный комиссар! – голос Ушакова зазвенел. – Все разговоры про наше трудное положение надо прекратить! Мы бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии, должны… нет, не должны, а обязаны стойко переносить трудности… – тут комсорг сбился, но тут же нашелся: – И временные лишения. Не сегодня-завтра Красная Армия нанесет сокрушающий удар. Выбьет врага с советской земли, а немецкие рабочие возьмут оружие и вместе с нашей армией свергнут гнет Гитлера и всех марионеток империалистов.

– Вот это правильно, – кивнул Иванцов.

А в голове закружились мысли, которые испугали Антона. Удар, которого так ждут, случится нескоро. Только в начале декабря Красная Армия нанесет немцам сокрушающий удар. И этих ударов еще будет много, но… дальнейшая мысль вообще ввергла Иванцова в состояние паники. Откуда они вообще? Причем в правдивости того, что будет, сомнений не было. И это пугало больше всего. С большим трудом подавив порывы панического страха, комиссар вытер выступившую испарину на лице и осмотрелся. Похоже, никто на его мимику особого внимания не обратил, приняв за очередной приступ боли.