Кощеева жена - Екатерина Валерьевна Шитова

же могла небрежно покачать люльку. Лицо ее при этом едва заметно светлело. Матрена замечала это и не требовала от своенравной старухи большего. Ей не нужна была ее любовь, достаточно было того, что они с Упырихой смогли притереться и свыкнуться друг с другом в тесной избушке. Они притерпелись друг к другу и не испытывали неудобства.

Каждое утро Матрена ходила к лесному роднику умываться, она рассматривала в прозрачной воде свое отражение. День ото дня оно было разным. Матрена менялась, она превращалась в ведьму постепенно: становилась опытнее, терпеливее и сильнее. Вот только одно оставалось в ней неизменным – желание отомстить своему обидчику. Она не оставляла мысли о мести и знала, что когда-то придет день, когда она вновь встретится с проклятым Кощеем.

Очень часто Матрене казалось, что из-за густых кустов кто-то следит за ней, но, обернувшись, она понимала, что никого, кроме нее, в лесу нет и быть не может. Видимо, после пережитого, ей постоянно кругом мерещилась опасность. Или, возможно, она ждала ее?

– Руки уже болят, бабушка! Хочу задушить Якова Афанасьича, извести его со света! Скоро ли разрешишь? – как-то взмолилась Матрена, качая Степушку.

Старуха оторвалась от своих трав, строго взглянула на Матрену и недовольно проворчала:

– Подождешь еще немного, не переломишься! Не ведьма ты еще, Матрена!

Матрена вздохнула, но спорить с упрямой старухой не стала, ей лучше знать, когда провести обряд и отдать ей ведьмину силу.

***

Дни в избушке у Большой горы пролетали один за другим. Весну-красну незаметно сменило жаркое лето. Теперь почти каждый день Матрена с Упырихой ходили за травами. Матрена научилась кланяться и говорить с травами, научилась получать их согласие на сбор.

– Ежели трава не согласна, ее срывать нельзя, а если не послушаешься и сорвешь, то потом она навредит тебе же. Да так навредит, что с лавки встать не сможешь! Травы капризны, от того и сильны, – так учила Матрену Упыриха.

Детей Матрена всегда брала с собой – одного крепко приматывала отрезом ткани ко груди, а другого – к спине. Сыновья не капризничали, все больше спали, согреваемые теплом материнского тела. Однажды, когда Матрена с Упырихой уже возвращались домой с собранными травами, старуха сказала:

– Завтра с утра вымойся хорошенько в роднике, да натрись заговоренной солью. Ведьмин обряд буду с тобой проводить по вечеру, когда детей спать уложишь.

У Матрены загорелись глаза. Она обернулась к Упырихие и радостно кивнула. Но старуха лишь пуще нахмурила брови.

– Дело это мудреное и не скорое. Одним махом не делается. Буду неделю силушку свою из себя вытягивать, да в тебя ее, родимую, загонять.

– Хорошо, бабушка, я уж давно готова, – ответила Матрена.

Упыриха вновь строго взглянула на Матрену и скрылась в избушке, а Матрена остановилась у крыльца, понюхала собранные травы и подняла лицо к небу, что висело высоко-высоко над старенькой избушкой и Большой горой.

– Как же хорошо! Как хорошо! – прошептала Матрена, – А избавлюсь от Кощея, будет еще лучше!

Из леса вдруг послышался тревожный крик сойки, и улыбка сошла с лица Матрены. Она поежилась, почувствовав, как от леса тянет вечерней прохладой. Снова на нее накатило беспокойное чувство, показалось, что кто-то смотрит за ней, прячась за деревьями. Матрена поспешно взяла корзинку с травами и вошла в избушку.

***

На следующее утро Матрена все сделала так, как ей велела Упыриха. Она тщательно вымылась, натерлась заговоренной солью, которую дала ей ведьма еще с вечера. Накормив детей, Матрена уселась у окна ждать вечера. Сегодня ей нельзя было работать и даже выходить на улицу, так наказала Упыриха. От безделья в голову лезли разные мысли. Чтобы хоть как-то отвлечься от них, Матрена попросила ведьму рассказать ей о матери.

– Чего рассказывать? Была дочь, да ушла к людям по своей дурости. Там и померла, аки сирота бездомная.

Старуха махнула рукой и отвернулась, давая понять, что она не желает говорить об этом, но Матрена не унималась.

– Ты же ведьма. Почему ты ее от смерти не спасла? Дочь свою не пожалела! Мне без матери, знаешь, как плохо было? Никогда себя родной в доме тетки Серафимы не чувствовала! – с укором произнесла она.

– Мать твоя знала, что я могу помочь. Думаешь, я не насылалась, когда она заболела, да зачахла? Еще как насылалась, зазывала обратно домой. Да только сама она возвращаться не захотела. “Не желаю с ведьмой связываться, лучше помру!” – так она мне сказала, а через неделю, и вправду, померла.

– Чем же ей твое ведьмовство так не угодило?

Упыриха помолчала, задумчиво глядя в окошко.

– Ведьмы есть ведьмы. Мы много добра можем сотворить, но зла творим тоже много. Люди боятся нас, ненавидят, плюют нам в спины и крестятся, встретив на пути. Но потом, все равно, за помощью идут к нам…

– Но ты же вырастила ее! Ты была ее… матерью! – на последнем слове Матрена всхлипнула от переизбытка чувств.

Упыриха же горько усмехнулась.

– Наверное, я была плохой матерью. Что ж поделать? Людей-то я не люблю, а вот взяла и народила дочь от мужичонки, который пришел ко мне тоску сердечную изгнать. Приглянулся он мне, опоила я его дурман-травой так, что он не только зазнобу свою в миг позабыл, но и в меня по уши влюбился. А мне, вроде бы, поначалу и лестно было, уж мы с ним миловались так, что думала я, что он меня, ненасытный, погубит! А потом опостылел он мне, надоел, как комар вечерний. Я его тогда в деревню отослала, он поначалу ушел, но возвернулся. Долго я с ним боролась – прогоняла от себя. Только он ни в какую оставлять меня не желал! Вот что лихая дурман-трава натворила! И тогда я решила мужичонку этого погубить.

Матрена после этих слов напряглась, взгляд ее стал тревожным. А старуха продолжала все так же тихо и спокойно свой рассказ:

– Надоел мне возлюбленный мой, вот я и извела его. Потом уж поняла, что он меня успел обрюхатить… Выносила, родила ребятенка – девку, мамку твою. Не до нее мне тогда было, вот она и росла сама по себе, как сорняк. Зато все с ранних лет делать умела. Вот и выходит, что баба я плохая, мать – тоже плохая. Зато ведьма я хорошая!

Упыриха вдруг стукнула кулаками по столу и закричала на Матрену:

– Хватит уже с меня этой болтовни! Идти мне надо, а ты сиди, готовься к обряду!

Старуха выскочила из избушки, точно ужаленная. Ее седые волосы торчали в разные стороны, щеки разрумянились. Матрена