Кощеева жена - Екатерина Валерьевна Шитова

– Тиша! Тиша! Не уходи! Не оставляй меня вот так!

Матрена выбежала босиком на снег и бросилась догонять мужа. Тот шел прочь, не оборачиваясь.

– Тиша, если ты уйдешь, мы с тобою больше никогда не свидимся. Никогда, слышишь?

Догнав Тихона, она вцепилась в его руку, но тот оттолкнул ее. Матрена повалилась в снег и зарыдала во весь голос.

– Я люблю тебя, Тиша! Очень люблю! Не держи на меня зла, ведь я ни в чем не виновата!

Когда фигура Тихона скрылась за деревьями, Матрена поднялась на ноги и прошептала, задрав голову вверх:

– Милый мой, любимый! Пусть моя любовь хранит тебя. Это мое единственное желание…

На окоченевших от холода ногах Матрена еле доковыляла до избушки Упырихи и тут же повалилась на лавку. Корзина с нитками, что за неделю напряла Прасковья, упала на пол и серые шерстяные клубки раскатились по избушке в разные стороны…

Матрена пролежала на лавке до самых иссиня-черных сумерек. А когда старуха вернулась в избушку и, ворча, стала растапливать печь, она встала, подошла к ней и сказала:

– Я согласна исполнить твою просьбу, бабушка Упыриха. Я останусь здесь, с тобой, в лесу.

Старуха зыркнула на нее исподлобья, отряхнула от щепок подол изношенного платья и с довольным видом потерла сухие ладони.

– Согласна, так согласна, – без всяких эмоций проговорила она.

***

– Тужься, тужься! Давай, еще пуще тужься!

Матрена, скорчившись, схватилась руками за края лавки. По ее красному лицу тонкими струйками тек пот. Темные завитки у лица намокли и прилипли ко лбу и щекам. Она стояла на полу на четвереньках, пытаясь выродить ребенка, которого носила под сердцем много месяцев. В последние недели ей больше всего хотелось избавиться от бремени. Живот был таким большим и тяжелым, что тянул ее вниз, будто огромный камень. Но теперь, когда время родов пришло, Матрене стало страшно. Она даже боялась представить, как изменится ее жизнь после того, как она станет матерью.

Очередная схватка пронзила ее тело болью. Матрена с утробным стоном прикусила жгут, который Упыриха вложила ей между зубами.

– Давай, тужься! Не жалей себя, выдержишь! Бабы еще не такое могут выдержать! Тужься изо всех сил! Вижу головку!

Первые схватки начались больше суток назад. Матрена уже так измучилась от боли, что даже кричать не могла, из ее горла шли только страшные хрипы и стоны. Последние часы она ползала на коленях по избушке из угла в угол, упираясь разгоряченным лбом то в одну стену, то в другую, коленями размазывая по дощатому полу алую кровь. Упыриха молча наблюдала за ней и лишь иногда подходила к ней, шептала что-то над Матрениной головой, посыпая ее смесью сухих трав и соли.

Очередная схватка оказалась такой сильной, что у Матрены потемнело в глазах. Упыриха с силой хлестнула ее ладонью по щеке, чтобы привести в чувство.

– Тужься, Матрена, тужься! Совсем чуть-чуть осталось!

Матрена напряглась из последний сил, зарычала страшно, по-звериному, и вдруг почувствовала, как по ногам на пол скользнуло что-то маленькое и теплое.

– Вот он, миленький! Вышел наконец-то! Мальчик у тебя родился, Матрена! Сын!

Упыриха подняла младенца за ноги и, положив его на стол, принялась обтирать щупленькое тельце мокрой тряпицей. Младенец сначала лежал тихо и неподвижно, а потом встрепенулся, закричал громко и пронзительно, оповещая весь мир о том, что в лесу у Большой горы, в избушке ведьмы Упырихи, зародилась новая жизнь.

Матрена, тяжело дыша, смотрела на дитя, а потом тело ее снова скорчилось от боли.

– Ууу! – завыла она.

В глазах Упырихи мелькнула тревога. Она быстро запеленала кричащего младенца и, оставив его на столе, подошла к Матрене. Задрав окровавленную ночнушку, она осмотрела роженицу и удивленно ахнула.

– Что со мной, бабушка Упыриха? Меня снова тужит! Может, помираю я?

Упыриха положила руку Матрене на живот и принялась гладить его по кругу, нашептывая заклинания.

– Ааа! – закричала Матрена после очередной схватки, – Точно помираю!

– Да уж не помрешь! – усмехнулась старуха, – ты снова рожаешь, Матрена! Не одно дитятко внутри тебя было, а двое. Вон оно как!

– Как это – двое? – спросила Матрена и снова скорчилась от потуги.

– А вот так, – ответила Упыриха.

И тут же старуха показала ей второго выродившегося младенца. Он был гораздо меньше первого – щупленький, слабый, жалкий. Казалось, и жизни-то в нем нет совсем.

– Тоже парень. Но на этого не смотри, слишком слаб, не выживет! – проговорила Упыриха и, обрезав пуповину ножом, положила новорожденного на стол рядом с его кричащим братом.

Но Матрена смотрела и смотрела на второго младенца, сердце ее бешено колотилось в груди. Еле-еле она поднялась с пола и, шаркая ногами, подошла к столу. Второй младенец так и лежал без движения, весь синий, Упыриха не обращала на него внимания.

– На, покорми, – она протянула Матрене кричащего мальчика.

– Обожди немного, – проговорила Матрена.

Она взяла на руки крошечное тельце второго младенца и прижала его к груди.

– Маленький мой! Сынок! Не умирай!

Материнское сердце разрывалось от боли, из глаз текли слезы. Матрена вдруг почувствовала, как ее руки налились жаром. Она грела ими свое дитя, не желая отпускать его от себя.

– Отступись от него, Матрена. Дохлый он. Есть у тебя один – живой и здоровый, вот и хватит тебе! – недовольно проворчала Упыриха, качая кричащего младенца.

– Нет, бабушка, и этот будет жить. Я чую! Он будет жить! И вырастет прекрасным, сильным человеком! – ответила Матрена.

– Ой, дура-дура!

Старуха положила первого младенца на стол и махнула рукой.

– Разбирайся с ними обоими сама. А я пойду посмотрю, из чего можно смастерить люльку.

Ведьма вышла из избушки, и Матрена осталась одна с новорожденными сыновьями. Первый мальчик уже посинел от крика, но никак не успокаивался без материнского молока. А второго, обмякшего, едва живого, Матрена никак не могла выпустить из рук.

– Что же мне делать-то? Что делать-то? – всхлипнула Матрена.

Голова ее была тяжела и пуста от усталости и недосыпа. И тогда, от собственного бессилия, Матрена закрыла глаза и запела.

Ой ты, реченька, высокие берега,

Унеси мою печаль в края неведомы,

Далеко-далеко, за семь морей,

За семь гор, семь рек и семь лесов.

Ой ты, реченька, холодна вода,

Холодна вода, да глубока,

Там, где нету дна, утопи печаль,

Мою долюшку и кручинушку.

Ой ты, реченька, ой, широкая,

Приласкай меня, мне лицо омой,

Ты мне, словно мать, я тебе, как дочь,

Не остаться ль мне навсегда с тобой?…

Песня лилась из уст Матрены, заполняла нежными звуками ветхую избушку. Кричащий младенец смолк, уснул, нахмурив белесые