Камни говорят - Тоурбергюр Тоурдарсон

также говорил «прощай» и камням дорожки – при том, что очень хотел увидеть их снова, как и людей, и все наши постройки.

Эти камни не были похожи друг на друга. У каждого был свой размер и внешний вид, отличный от других. Я так хорошо их знал, что это само по себе свидетельствовало о наличии у камней жизни и души. Может быть, не настолько разнообразной жизни и большой души, как у людей, коров и пса, но тем не менее хоть каких-то. Некоторые из камней казались мне более радостными, тогда как другие могли быть не в настроении; какие-то я считал умнее других.

Мне было жалко эти милые камни. По ним всегда ходили в грязной обуви, и об их состоянии никто не беспокоился. Они же ничего не чувствуют, не так ли? Но разве камни не думают, что люди лишены манер? Эти верные своему долгу и терпеливые камни научили меня разговаривать с другими их собратьями.

Перед дорожкой был довольно большой огород. Он простирался на запад и восток дальше, чем вереница построек хутора. С западной стороны кузницы у тыловой стороны старого сарая находился еще один огород, маленький, но уютный, прекрасно защищенный от восточного ветра; как я помню, на нем все всегда хорошо росло.

Под покрытой дерном западной стеной кузницы лежал валун, на котором отбивали сушеную рыбу. Сперва ее били каменным молотом, а потом железной кувалдой, которой отец разжился на потерпевшей крушение французской шхуне. Отбивать рыбу было трудным занятием и, как мне казалось, слишком долгим.

Напротив этой стены сбоку от дорожки начинался западный двор. Он простирался между двумя огородами: у северной стороны большого и южной стороны маленького. Потом двор резко поворачивал на юг, откуда шел между западной стороной большого огорода и поперечной оградой – своего рода защитным валом, который тянулся на юг до уборной, где двор и заканчивался – таким образом, он имел форму прямоугольного треугольника. В его углах начиналась дорожка, которая сначала уходила на север между поперечной оградой у уборной и западной стороной малого огорода, а потом поворачивала прямо на запад между продолжением поперечной ограды и низким заборчиком, идущим к западу от огорода. На обочинах дорожки росло много тмина. Его использовали для выпечки блинов и, по-моему, также добавляли в кофе для вкуса.

В Хали был еще один двор, который назывался восточным. Он находился к востоку от хутора между сеновалом и северным крылом большого огорода, доходя прямо до восточной стены кухни. К этому двору не вели никакие дорожки, и там не было никаких неровностей, как на западном дворе. Но к востоку от него располагался покатый склон, летом до сенокоса весь покрытый одуванчиками и лютиками.

Мимо хутора с северной стороны с востока от сеновала на запад до маленького огорода тянулся поросший травой вал из дерна. Он, очевидно, служил препятствием для крупного скота, чтобы тот не забредал в хуторские дома. Вал был ровным, практически на одном уровне с нижней частью крыши, лишь немного снижаясь у края ограды. На нем я любил сидеть в хорошую погоду и любоваться видом на горы.

От этого вала шел небольшой склон, заканчивавшийся ложбиной, которая располагалась у северной стороны хутора, уходя от него далеко на запад и на восток прямо до Лагуны к северу от Герди. Эта низина была десять-пятнадцать саженей в ширину к северу от Хали, но расширялась к востоку и западу.

Вдоль длинного северного края ложбины тянулся небольшой склон, который называли Балар (Холмы), от него начинался постепенный подъем в гору. Балар был лишь немногим выше луга, и с него открывалась чуть более широкая панорама на море, чем в Хали. Было так увлекательно любоваться оттуда водной ширью. Самая высокая точка Балара находилась всего в сорока пяти саженях к северо-востоку от Хали. То место называли Хаую-Балар (Высокие Холмы). Всем было известно, что там жили скрытые люди. На том холме никогда не косили траву и нас, детей, предупреждали, что там не следует играть и шуметь. Поле перед Хаую-Баларом к середине лета покрывалось красивыми цветами. Но никто не касался тех цветов, потому что они принадлежали скрытому народу. Поэтому здесь было самое главное природное украшение хуторов Брейдабольсстадюра.

По всему лугу то здесь, то там стояли овчарни и конюшни. Место для них выбирали таким образом, чтобы было ближе носить удобрение к тем или иным участкам луга. В Сюдюрсвейте не было телег. Удобрение отвозили на луг на тачках, а когда отец вел свою тачку по лугу, я слышал скрип ее колеса, из-за чего мне на ум приходило слово «дьявол». Я всегда произносил его про себя в такт с поскрипыванием колеса, когда отец вывозил навоз на луг: «дьявол, дьявол, дьявол…» Удобрение также иногда перемещали на носилках, но это не вызывало у меня никаких фантазий.

Двери овчарен и конюшен выходили на юг. У овчарен дверные створки были съемными. Их прикрепляли в проемах двумя деревянными чурками, которые просовывали через железные крюки в косяках. У конюшен не было дверей – вместо них стояли перекладины, которыми на ночь наискосок закрывали проем, чтобы лошади не выбегали наружу, а в плохую погоду иногда еще забивали досками. Овчарни и конюшни имели имена, как и люди, коровы, овцы, собаки и лошади.

Неподалеку на запад-юго-запад от Хали находилась группа домов, которую называли Ров (Разрыв). Строений было два, и они стояли бок о бок на участке луга, именуемом Эйстраров (Восточный Разрыв), отсюда и имя. Там была красивая лужайка, которая словно толстый хвост змеилась к западу от луга; на севере, западе и частично на юге ее окаймляла расселина. Подобные трещины в почве были результатом ветровой эрозии. Они были неизлечимой язвой, которая на протяжении веков уничтожала луга. К западу от расселины была большая пустошь Эйр, бо́льшая по площади, чем луг в Брейдабольс-стадюре. На протяжении долгих веков пустошь подвергалась эрозии, однако нынче местами начала зарастать. А с юга луг подмывала Лагуна, из-за чего начал разрушаться весь его южный край, так что там, где пятьдесят лет назад была широченная поляна, теперь появилась каменистая глинистая топь. Расселины были во многих местах глубокими, примерно в два человеческих роста, потому что почвенный слой там был очень мощным.

Мы, дети, помогали ветру и воде ускорить действие этой язвы – эрозии. Мы были вдохновлены древними сагами, и иногда на нас находило бешенство, как на берсерков в старинных преданиях: мы неистовствовали в ожесточенных сражениях у краев расселин. Мы издавали воинственные