Калейдоскоп - МаксВ

умирали, приносили жертвы, вели ненавистный им образ жизни. Потому что без общественного одобрения человек был предоставлен самому себе, оказывался отщепенцем, животным, изгнанным из стаи.

Конечно, не обошлось и без страшных явлений: самосуды, расовое гонение, массовые злодеяния под флагом патриотизма или религии. И все же именно общественное одобрение служило цементом, на котором держалось единство человечества, который вообще сделал возможным существование общества.

А Федька не признает его. Ему плевать. Его совершенно не трогает, что и как о нём подумают. Нисколечко не беспокоит, будут его поступки одобрены кем-нибудь, или нет.

Солнце припекало спину, ветер теребил деревья. Где-то в зарослях запела невидимая птица.

Так что же, это определяющая черта модификантов? Отмирание стержневого, главного инстинкта, который сделал человека частицей общего?

Неужели этот человек, который сейчас читает труд Серемаго, сам по себе живёт благодаря своим качествам настолько полной, насыщенной жизнью, что может обходиться без одобрения собратьев? Неужели этот бродяга в лохмотьях достиг той ступени цивилизации, когда человек становится независимым и может пренебречь условностями?

Наконец Федка оторвал глаза от чтения:

– Любопытный труд, – заключил он, – А почему он не довёл его до конца?

– Он умер, – ответил Юрий, – И ещё тут последних листов нет, их Мировой совет засекретил. В Синеграде хранятся, под охраной. Но труд всё равно не закончен.

Бродяга прищелкнул языком:

– Мохнорыл этот ошибся в одном месте… – Найдя нужную страницу, он показал пальцем, – Вот тут. Вот откуда ошибка идет. Тут-то он и застрял.

– Но… но об ошибке не было речи, – оторопело промямлил Согдеев, – Просто он умер. Не успел дописать, умер.

Федька тщательно сложил рукопись и сунул в карман:

– Тем лучше. Он вам такого бы наковырял... Хотя неизвестно, что он там в секретном тексте сочинил. Было бы любопытно глянуть.

– Значит, вы можете завершить этот труд? Берётесь?

Глаза собеседника дали понять Юрию, что продолжать нет смысла.

– Ты что, в самом деле думаешь, – сухо, неторопливо произнес модификант, – что я поделюсь этим с вашей чванливой шоблой? Да и что толку, они ведь секреты больше всего любят!

С презрительной гримасой он сплюнул на землю, и продолжил:

– Когда только эти бандиты вымрут, наконец? Да поделись я мыслями с тобой, ты тут же всё этим скользким тварям доложишь. А они воспользуются в своих интересах. По-другому не будет, уверяю тебя!

Согдеев отрешенно пожал плечами:

– Значит, не поделишься. Конечно, мне следовало предвидеть… Человек вроде тебя…

– Эта книжка мне самому пригодится, – сказал Федька, и добавил нечто странное, – Ладно, хватит язык чесать, нужно дело сделать. Дай-ка свою зажигалочку, мне тут прикурить надо. На секунду, сразу верну.

Получив в руки лазер, он вытащил из своего мешка замотанный в тряпку прямоугольный брикет грязно-жёлтого цвета, и скрутку тонкого канатика. Повернулся спиной к Согдееву, и принялся совершать какие-то манипуляции с этими предметами. Очевидно, завершив задуманную процедуру, подошёл к стене огромного термитника, разжёг лучом лазера, – как оказалось, – бикфордов шнур, и зашвырнул в не заделанное ещё окно на первом этаже объёмистый брикет взрывчатки.

Поняв, что происходит, Юрий с криком вскочил на ноги, его обуяла слепая ярость, он бросился к Федьке, и выхватил из его руки лазер. Тот, увидев направленный на него излучатель, перехватил руку Согдеева:

– Не сметь! Бежим подальше, и быстрее! Дурень!

Ухватив Юрия за локоть, он увлёк его за собой в чащу дудака. За спиной жутко ухнуло, земля под ногами затряслась. Обернувшись, и падая на землю, он увидел, как громада термитника оседает вниз в клубах бурой пыли.

Поднявшись на ноги, он повернулся всем корпусом к бродяге, держа лазер направленным вниз.

– Остынь, чудила, – ухмыльнулся Федька, – Я понимаю, что тебе не терпится убить меня, но я не могу тебе этого позволить. У меня есть ещё кое-какие задумки, ясно? И ведь убьёшь ты меня не за то, о чем сейчас думаешь.

– Не всё ли равно, за что? – прохрипел Согдеев, – Главное, что мёртвый ты останешься здесь и не сможешь распорядиться по-своему учением Серемара.

– Да не из-за этого тебе охота меня поджарить, совсем не из-за этого, – произнёс долговязый, – Ты просто ты злишься на меня за то, что я снёс к чертям собачим этот термитник. Но ты не переживай, у них появится стимул создать всё с нуля. И они станут ещё умнее.

Юрий покачал головой:

– Может, это была первая причина. Но теперь…

– Даже не думай, – сказал Федька, – Ты даже на кнопку нажать не успеешь, как сам в жмурика превратишься.

Согдеев заколебался.

– Думаешь, на понт взял? – продолжал лесной оборванец, – Давай проверим.

Минуту-другую они мерили друг друга взглядом; лазер по-прежнему смотрел вниз.

– Почему бы тебе не поладить с нами? – заговорил наконец Юрий, – Мы нуждаемся в таком человеке, как ты. Ведь это ты показал старику Раскину много лет назад на ошибку в конструкции конвертера. А то, что ты сделал с термитами…

Федька, не произнося ни единого слова, быстро шагнул вперед, Юрий вскинул излучатель и увидел метнувшийся к нему кулак – могучий кулачище, который чуть не со свистом рассек воздух.

Кулак опередил палец, лежащий на кнопке.

Что-то горячее, влажное, шершавое шевелилось на лице Юрия, и он попытался стряхнуть это.

Но "это" всё равно ползало по щекам.

Он открыл глаза, и увидел енота. Босяк радостно подпрыгнул:

– Ты живой! А я перепугался… Такой гром тут был, и пылища до сих пор не улеглась. Что тут произошло?

– Босяк! – прохрипел Юрий, – Ты откуда взялся?

– Да смотался я от Бориса, – объяснил енот, – Хочу с тобой пойти. С тобой весело.

Согдеев помотал головой:

– Не могу взять тебя. Путь у меня далёк. Мне еще идти и идти. Дело одно ждёт. А ты возвращайся. Негоже из дома убегать.

Он поднялся на четвереньки, пошарил рукой вокруг. Нащупал холодный пластик, подобрал излучатель, и сунул в чехол на поясе.

– Я упустил его, – продолжал он, вставая, – Но он не должен далеко уйти. Я отдал ему одну вещь, которая принадлежит всем людям, и не могу допустить, чтобы он ею воспользовался.

– Я умею выслеживать, – сообщил Босяк, – Белку почую за далёка.

– Дружище, тебе