Калейдоскоп - МаксВ

Чтобы избавить от спячки. Чтобы им не надо было каждую весну начинать всё сначала.

– А тележки?

– Сам смастерил две-три штуки и подбросил им. Десять лет присматривались, наконец все же смекнули, что к чему.

Юрий указал кивком на трубы:

– А выплавка металла?

– Это они уже сами, – сказал Федька, – много лет уже прошло, кто знает, что в их сознании происходит...

– Что-нибудь ещё можешь о них сообщить?

Собеседник досадливо пожал плечами:

– Да откуда мне знать? Говорю же – много лет уже прошло.

– Но ведь ты за ними наблюдал! Пусть даже не вёл записей, но ведь наблюдал!

Федька покачал головой:

– Да не очень-то и наблюдал. Скоро пятнадцать лет, как не приходил сюда. Сегодня пришел только потому, что тебя услышал. Не забавляют меня больше эти тараканы, вот и всё. Скучно от них.

Согдеев открыл рот и снова закрыл его. Произнес:

– Так вот оно что. Вот почему ты это сделал. Для забавы.

Лицо бродяги не выражало ни стыда, ни желания поспорить, только досаду: хватит, мол, сколько можно говорить о термитах. Вслух, со скучающим выражением лица он сказал только:

– Ну да. Зачем же ещё?

– И мой лазер, очевидно, тоже тебя позабавил.

– Лазер – совсем нет, – возразил собеседник.

Лазер – нет. Конечно, балда, при чем тут лазер? Ты его позабавил, ты сам. И сейчас забавляешь. Ему просто весело с тебя!

Наладить машины старого Корнеева, и смотаться, не говоря ни слова, – для него это, конечно, была страшная потеха. А как он, должно быть, ликовал, сколько дней мысленно покатывался со смеху после случая в усадьбе Раскиных, когда показал Трофиму Раскину, в чем изъян его физиоконвертера!

Словно ловкий фокусник, который поражает своими трюками какого-нибудь деревенского лоха.

Голос Федьки прервал его мысли.

– Ты ведь регистратор, верно? А чего тогда не задаёшь свои вопросы? Раз уж нашёл меня, давай записывай все как положено. Возраст, например. Мне триста шестьдесят три, а я, можно сказать, еще и не оперился. Считай, мне пару тысяч лет ещё жить, не меньше.

Он обнял свои узловатые колени и закачался с пятки на носок:

– Да-да, пару тысяч лет, а если буду беречь себя…

– Разве все к этому сводится? – Согдеев старался говорить спокойно, – Я могу предложить тебе еще кое-что. Чтобы ты сделал для нас одно дело.

– Для нас? Это для кого?

– Для общества. Для человечества.

– Зачем?

Юрий опешил:

– Ты хочешь сказать, что тебя это мало волнует?

Федька кивнул, и в этом жесте совершенно не было ни пафоса, ни личной значимости. Он просто констатировал факт.

– Мы можем дать тебе всё, что ты захочешь, – продолжил Согдеев, любые материальные ценности. У меня есть право сделать тебе такое предложение. Всё, что ты хочешь!

Бродяга широким жестом на окружающую их панораму гор и лугов, на всю просторную долину:

– У меня есть всё это. Я не нуждаюсь в вещах.

– Может быть, слава, известность?

Федька не плюнул на землю, но лицо его при этом было достаточно выразительным:

– Ты хочешь сказать – благодарность человечества? Так ведь она недолговечна, – насмешливо ответил бродяга, и Юрию опять показалось, что он с трудом сдерживает хохот.

– Послушай, Федя… – против воли Согдеева в его голосе звучала просьба, – То, о чем я хочу тебя попросить… это очень важно, важно для еще не родившихся человеков, важно вообще для всех, это такая отсечная черта в нашей жизни…

– Это с какой такой стати, – спросил собеседник, – Я должен стараться для кого-то, кто еще даже не родился? С какой стати думать дальше того срока, что мне отмерен? Умру, значит умру, и что мне тогда слава и почет, флаги и трубы! Я даже не буду знать, какую жизнь прожил, великую или никудышную.

– Люди будут знать, – сказал Юрий.

Федька хохотнул:

– Сохранение рода человеческого… Вот что вас заботит. А зачем вам об этом беспокоиться? Или мне?…

Он стер с лица улыбку и с напускной укоризной погрозил Согдееву пальцем:

– Сохранение рода – миф. Миф, которым вы все перебиваетесь, убогий плод вашего общественного устройства. Человечество умирает каждый день. Умер человек – вот и нет человечества, для него-то больше нет.

– Тебе попросту наплевать на всех, – сказал Юрий.

– А я тебе, дураку, об этом уже целый час толкую, – ответил лесной бродяга.

Тут Согдеев глянул на лежавший на земле рюкзак, и проговорил:

– Может быть вот это покажется тебе интересным…

Глава 7

Глава 7

Юрий развязал горловину, и достал портфель. Медленно извлек тонкую папку с надписью «Неоконченный философский…», передал ее Федьке и, сидя на корточках, стал смотреть, как тот пробегает глазами текст. Бродяга еще не кончил читать, а душу Согдеева уже пронизало мучительное ощущение обидной неудачи.

Когда он в доме Раскиных представлял себе вольный разум, свободный от условностей, не скованный заповедями прокисшего от времени мышления, ему казалось, что достаточно найти такой ум, и задача будет решена.

И вот этот разум перед ним. Но выходит, что этого мало. Чего-то недостает – чего-то такого, о чем не подумал ни он, ни ленивые чинуши в Синеграде. Он начинал понимать, что в этой ситуации недостает черты человеческого характера, которая до сих пор всем представлялась естественно существующей.

Внутренняя социальность, которая воспитывается в процессе взросления как бы сама собой. Общественные отношения – вот что много тысяч лет сплачивало племя человеков, обеспечивало его цельность, точно так же, как борьба с голодом вынуждала термитов действовать сообща.

Присущая каждому человеку потребность в признании окружающих его соплеменников, потребность, равная чувству голода, в некоем культе братства, едва ли не физиологическая потребность в одобрении твоих мыслей и поступков. Барьер, который удерживал людей от нарушения общественных устоев, сила, которая вела к общественной взаимовыручке и солидарности, сближала членов большой человеческой семьи.

Ради этого одобрения люди