Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

Глыбину, хоть и не близкому, но дружку давнему и, как мастеру, уважаемому. Тем более что и повод для встречи был: приближалось время заготовки дров, а у Николаева еще прошлой зимой отказала бензопила, и мужики сказали, что у Глыбина есть запчасти, — надо было сходить в Бугрово, авось выручит. Естественно, такое дело без «смазки» не делается, и Николаев купил бутылку «вьетнамской рисовой», благо в сельмаге этого добра навалом и в ассортименте.

Глыбин только прибрался по хозяйству и собирался жарить на завтрак яичницу. Шурин на целый день уехал в Вязники. Одному в доме было скучно, и Василий обрадовался приходу Николаева.

— Здорово, Третий. Недаром, понимаешь, сорока с утра стрекотала. Вот и гость. Снимай бекешу, проходи. Ты, похоже, тоже в отпуске. Маета, брат, без дела.

— Без дела-то, вижу, не сидишь, — заметил гость, неспешно раздеваясь и скидывая у порога грязные сапоги. — Не буду грязи добавлять, один обитаешь, женка что, в самом деле за сиделку поехала? Да-а, слышь, жизнь, она такая штука: ходишь-ходишь, бац — и на больничной койке. Ты это, сгоноши-ка чего-нибудь закусить, я тут с отпускных захватил… ненашенская, сорок пять градусов, забористая, говорят.

— Это можно, за этим делом не станет. Как раз яичницу собирался… Самая мужицкая пища. В смысле скорости и, как говорится, калорийности. Ты из дому или в Вязниках был?

— Из дому. По делу к тебе. Пила отказала, а зима, сам знаешь, вот-вот…

— По какой причине?

— Детально не скажу, не разбирал еще. Кинул в сарае, так и лежит. Мотор, конечное дело… Ты же вроде новую достал. Сенька информировал…

— А ты чего не достал? Под мясо в магазине были.

— Видишь ли, Вась…

— А, зятю на машину квитанции копишь, ясно. В таком разе выручить придется. Машина — дело стоящее.

Они сели за стол, выпили, и тут Николая Третьего потянуло на откровенность.

— Не гони, спешить некуда. Скажи ты мне, Вась, как другу, чего это вас с Никитой потянуло за Князева вступаться? Ну, в мастерской вы правильно объяснили, я спорить не стал, только за душой у тебя, как я соображаю, другой расчет.

— Почему ты решил, что другой? Не первый год знакомы, знаешь, что в тайне расчетов не держу.

— Ну это как сказать. У каждого свой расчет, который незачем объявлять. Но я так соображаю: не выгорит у вас, не вам со Стремуткой тягаться. Постановление правильно вынесено. Хочешь, скажу, кто ему крылья обломал? Давай выпьем, коль налито, и скажу.

Глыбин насторожился: гость пожаловал с чем-то важным. И решил дать ему выговориться. По правде говоря, он и мысли не допускал, что Николай Третий имеет что-то против директора, никто не слышал от него хулы или недовольства какого, в разговоры не лезет, на собраниях молчком, делает свое дело — ни к нему претензий, ни у него.

— Никто Князеву никаких крыльев не ломал, не завирайся. Если ты имеешь в виду доносы, так это — тьфу, сегодня не прав — завтра хвалить будут.

— За нарушение порядка никогда хвалить не будут, ты это запомни. Как депутату, тебе положено знать. Ты помнишь тот случай, с оплатой за комбайнера, когда меня надули?

— Когда это было? При царе Горохе?

— Не при Горохе, а при Князеве. Скостил он с меня тогда побольше тыщи. Сам встревал в это дело, забыл, что ли?

— Мало ли я во что встревал… Ну и к чему ты это волокешь, забытое?

— Для тебя забытое, а для меня незажитое. Я тогда сказал себе: всё, Князев, ты с меня скостил — я с тебя сдеру. Погляжу, как ты со своего кармана потянешь.

Тут Глыбин и не сдержался, его обожгла догадка.

— Ты? Так это, значит, ты строчил?

— Не кипятись. Не строчил, а сигнализировал. В интересах государства.

— Слуша-ай, ты ж гад! Подколодный гад! Исподтишка…

Николаев захохотал. Щерясь вставными зубами, он хохотал Глыбину в лицо, наслаждаясь его растерянностью. Захлестнувшая Глыбина злость была действительно от растерянности: «Вот это да-а!!. Вот это сюрприз! Какая же ты сволочь, Николай Третий, столько лет мстить! И под каким видом: в интересах государства, а! Подумать только!.. Пилы просить пришел. Врешь, никакой пилы тебе не надо, ты пришел ткнуть меня носом в дерьмо. Ну поглядим, что ты дальше запоешь…»

Глыбин заставил себя умерить свой гнев.

— Та-ак, приятель… Сигнализировал, значит? И наверно, подсчитал, сколько Князев выложил штрафов? Говори, подсчитал?

— А ты как думал? С лихвой… Кожанку-то потертую не на что сменить. На женке-то одни штаны, как напялила, так и не сымает. Вот так, Глыбин. Кто из нас борец за правду, это еще поглядеть надо.

— Надо, обязательно надо. Ну, если ты считаешь, что твое время торжествовать, тогда уж раскрывай секрет целиком: откуда все знал? В советах, в комиссиях не заседаешь, на планерки тебя не зовут — откуда знал, что и как директор задумывал? Не сорока же на хвосте приносила. Я депутатом лет десять, а и то всего не знал, что ты в кляузах доносил.

— Сороки есть, Вася. Подглядывают и разносят, — сказал Николаев на удивление миролюбиво, как будто и не он минуту назад хохотал и злорадствовал. Глыбина все больше разбирал интерес: да что же он за человек? Что такое накопилось в нем за эти годы, что и отталкивает Глыбина и как будто притягивает, так бы вот и заглянул в самую глубь его мстительной души, и в то же время хочется отвернуться и не глядеть на его бесстыжую рожу. — Загадка, слышь. Я, положим, свой счет имею, а вот они… Какой им расчет гадить директору? А расчет должон быть, что-то свое защищают. Не раз думано, почему они новости свои рассказывают обязательно при мне. Прямо-то в глаза не скажут, а все этак вроде как меж собой и по секрету.

— Да о ком ты талдычишь? — не выдержал Глыбин. — Шпионы, что ли, какие? Изолгался ты весь, Третий.

— Извини подвинься, таился — да, но лгуном не был.

— Ты хуже, чем лгун, бить тебя, сволочь такую, надо. Возьму вот бутылкой шарахну по башке.

— Засудят, дурака. Кто тебе поверит, что Николаев сам на себя наплел? Это дурость, друг Вася, кулаками махать. Ударить можно культурненько, конвертиком. И тебя, и меня, и кого хошь. Вон старикана твоего, художника, как саданули, с копыт долой, а тоже, говорят, конвертиком. Так что не шуми. И не думай, что я тебе пришел секреты выкладывать. Я к тебе пришел, поскольку ты активист и критик, а я, стало быть, элемент пассивный, понял? Не понял, вижу. Не защищай Князева, все равно его сожрут. Я это давно