Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

арабам пришло в голову взгромоз­дить именно на нее седло, увеличивающее ее высоту еще на восемь или десять дюймов, и в итоге, таким образом, поднять путешественника на дюжину футов над землей. Прибавьте к этому рысь, способную вывернуть наизнанку даже живодера, и у вас будет полное представление о прелестях этого восточного способа передвижения.

Все это не так уж весело для человека, который во время каждой прогулки непременно падает по два или три раза со своего осла.

К счастью, я давно взял за правило не тревожиться из-за опасности до тех пор, пока она не начнет угрожать непосредственно, а потому, имея впереди не менее восьми—десяти дней, прогнал от себя эти тревожные мысли и уже на следующий день был готов вновь пре­даваться той беззаботной и полной соблазнов жизни, какую мы вели вот уже три недели.

На этот раз к нам в дверь постучал еще один француз, явившийся занять нас на весь день. Это был Клот-бей, знаменитый врач, которого позднее, в 1833 году, нам довелось снова встретить в Париже и который, находясь на службе у паши и оказывая ему неоценимые услуги, только что основал в Абу-Забале больницу; он хотел показать это заведение г-ну Тейлору, а затем привезти нас к себе домой, чтобы мы провели у него вечер на турецкий лад. Нетрудно догадаться, что мы охотно при­няли это приглашение.

Паша придавал исключительную важность больнице в Абу-Забале: она должна была стать школой для его моло­дых врачей; мы увидели здесь все чудовищные болезни Востока, неизвестные или забытые в Европе, упомина­ния о которых можно найти лишь в Библии: слоновая болезнь, проказа, огромная водяная грыжа — словом, вся Книга Иова целиком. Молодые хирурги-арабы с живыми и умными глазами демонстрировали нам своих больных, проявляя при этом усердие, свидетельствовавшее об их желании понравиться своему начальнику. Клот-бей пони­мал, что это зрелище, чрезвычайно интересное для людей науки, у нас могло вызвать любопытство лишь на корот­кое время, и потому мы быстро перешли из помещений в сад: это был настоящий оазис из кустов сирени и апель­синовых деревьев, где выздоровление наступает само по себе благодаря тени и прохладе.

Около двух часов пополудни, заметив, что погода ста­новится грозовой, Клот-бей предложил нам сесть на наших ослов и, воспользовавшись навыками, которые им привили французы, как можно скорее вернуться в Каир. Он справедливо рассудил, что, если ураган застигнет нас в Абу-Забале, мы будем вынуждены провести здесь весь день, а это вряд ли доставит нам удовольствие; к тому же сам он уже отдал распоряжения по поводу предстоящего вечернего приема, и они призывали его в город. Вся дорога была проделана галопом и менее чем за час, хотя больницу отделяют от Каира два нескончаемых льё; мне было радостно убедиться, что на протяжении всего обрат­ного пути я и мой осел составляли неразделимое целое, и это вселило в меня некоторые надежды в отношении дромадеров.

Перед ужином Клот-бей повел нас в бани. В главе, посвященной Александрии, я уже достаточно подробно рассказывал о том, как происходит эта процедура, и потому не стану повторяться; кроме того, я уже привык к восточным баням и, в свою очередь, стал их заядлым любителем.

Затем мы отправились в дом Клот-бея на ужин; это оказалась настоящая трапеза на турецкий лад, но с вил­ками и ножами, что было сделанной для нас уступкой; ужин состоял из обязательного пилава, вареной бара­нины, риса, рыбы и сластей.

После трапезы Клот-бей пригласил нас перейти в гостиную и расположиться на огромном диване; вначале всем подали по нескольку чашек превосходного кофе, который мы с наслаждением выпили; затем каждому вру­чили по чубуку, а в ногах положили негра, в чьи обязан­ности входило набивать, зажигать и вытряхивать трубки; видя, что мы устроились как можно удобнее, Клот-бей хлопнул в ладоши, и в гостиную вошли четверо музыкан­тов.

Признаться, при виде их я ужаснулся, вспомнив музы­кальный вечер, устроенный в нашу честь вице-консулом, ибо мне нисколько не улыбалось во второй раз выслуши­вать подобную какофонию. Я бросил испытующий взгляд на музыкальные инструменты, но своей формой они явно не могли успокоить меня: первым из них был зна­менитый барабан с раструбом, уже известный мне по плаванию на лодке; вторым инструментом оказалась скрипка, чья железная ножка была зажата между коле­нями исполнителя; что же касается двух других инстру­ментов, то они напоминали мандолины с непомерно большим грифом. Помимо этого, злодеи-музыканты обладали еще и голосами, которые они пока что скры­вали, но с которыми уже скоро нам пришлось познако­миться.

Концерт только начался и, казалось, обещал ни в чем не уступать тому, что нам уже пришлось слушать, как вдруг появился некто вроде ярмарочного Жиля, одетый во все белое: одежда на нем была короче той, какую при­нято носить у людей Востока, а голову его покрывала шляпа из гибкого войлока, как у Пьеро. Он шел впереди четырех женщин, в которых мы тотчас распознали аль- мей: это были каирские тальони. С этой минуты нас уже ничуть не интересовал оркестр и все наше внимание перенеслось на гурий, спустившихся к нам с небес.

На гуриях были изящные и чувственные наряды; на голове — богато расшитый и отделанный драгоценными камнями тар буш; из-под тарбуша ниспадали волосы, заплетенные во множество длинных тонких косичек, которые были украшены венецианскими цехинами, про­дырявленными у края и располагавшимися так близко друг к другу, что казались золотой чешуей. Несколько косичек было перекинуто на грудь, но основная их масса струилась по спине, прикрывая плечи великолепной золотой накидкой, беспрестанно издававшей звон. Пла­тье, скроенное в форме жакета с глубоким вырезом впе­реди, изящной изогнутой линией доходило до талии, оставляя грудь полностью обнаженной; от талии оно сво­бодно и пышно ниспадало к ногам; что касается рукавов, то они были скроены по тому же правилу: узкие и обле­гающие сверху, они расширялись у локтя, открывая пред­плечья и свисая до пола; ноги были скрыты причудли­выми по форме сборчатыми турецкими шальварами, которые оставляли обнаженными ступни и в золотой тесьме которых почти терялась зеленая или голубая рубашка, тонкая и прозрачная, как флер. Кашемировая шаль, небрежно повязанная на талии так, что ее свиса­вшие впереди концы были разной длины, дополняли этот наряд, который, при всей своей кажущейся про­стоте, стоит необычайно дорого: один только тарбуш обходится иногда в десять, в двадцать, а то и в тридцать тысяч франков.

Кроме того, у них, как и у многих турецких женщин, ногти на ногах и на руках выкрашены хной, края век зачернены сурьмой, придающей глазам удивительный блеск, а стан