Февраль - Коля Николаев

только что чуть не пришиб того мужика, ещё миг, задержись он и я бы убил его. Он тоже мог нести хлеб своим детям».

И словно утверждая сущее словом, прошептал вслух:

- Я в блокадном городе.

- Я в блокадном городе, - повторил он для себя, будто вновь и вновь убеждаясь в этом, - здесь люди животных в зоопарках сберегли, фонды с образцами зерна сберегали, а я чуть мужика не уходил…

Юрий Алексеевич взмок от мыслей, от мыслей, что он мог сейчас запросто убить. Физик готов был рыдать, раздавленный и пришибленный своей несостоятельностью воли и духа. «Но, снова думал он, не мне этот хлеб. Анютка! – пронзила его мысль, - моя бедная Анютка. Она умирает. Что делать? Если б я отобрал у него хлеб, то накормил бы её…»

- Ааааа! – Заорал учитель, не отдавая себе отчёт, не имея силы взять себя в руки. Как больно, как страшно и непонятно было всё вокруг, вся жизнь, все выборы, обоснованные и необоснованные моралью.

Он вскочил и бросился бежать, смутно припоминая, где ходили они с Анютой. Учитель бежал к детскому саду. Он отдал сейчас бы ногу, руку, жизнь, что ещё возьмёт тандем голода и судьбы в этом вымирающем городе? что? всё отдаст, только дайте еды, спасите любимую девушку, дайте еды…

Юрий Алексеевич добежал до детского сада; хватаясь за решётку забора он почти вполз к крыльцу здания. Он не чувствовал ни холода, ни усталости, ни ветра, лишь бы здесь помогли.

Мария Николаевна с неизменной военной статью, не давая себе слабинки и в голодные трудные годы, хлопотала во дворе детского сада, занимаясь неотложными хозяйственными делами. Лишь синева под глазами да нависшие веки от ночных недосыпов выдавали всю тяжесть, выпавших на её долю бед и забот, выдавали как всё-таки несладко жилось этой железной женщине. Она отвлеклась от своих дел, наблюдая за гостем, пробиравшимся к крыльцу, сначала не признала его, а потом вспомнила, что это как есть Анютин жених, учитель.

- Мария Николаевна, - без всяких предисловий начал Юрий Алексеевич, - Анюта умирает…

И тут он не выдержал. Вся боль, впитанная им в этом городе, все картины, увиденные им здесь, вся тревога за Анюту и смутная назойливо жужжащая мысль о близости конца, мысль, которую он всеми силами пытался отогнать, но она не отлипала, хваталась за его сознание и злорадно давила; всё это вдруг хлынуло, заволокло мир и слёзы отчаяния и беспомощности брызнули сами собой.

Мария Николаевна сразу всё поняла. Она снарядила детсадовскую медсестру Лидию Павловну и, вручив им узел с нехитрой едой, бруском чёрного хлеба и непонятно откуда добытым ей кусочком варёной холодной курицы, скорее отправила к Анюте.

Мир погружался в вечернюю тоску. Солнце и так прятавшееся весь день за серыми облаками, окончательно скрылось, навис тревожный полумрак, морозный воздух неподвижно застыл, крепчая к ночи. Юрий Алексеевич не чувствовал ног, с трудом передвигая их, не чувствовал рук. Вытащив края свитера из-под рукавов тулупа, он натянул на ладони, но пальцы всё равно оставались неприкрыты и замёрзли невероятно. Учитель стойко сжимал в них узел с едой, переданный Марией Николаевной, до такой степени уже не чувствуя пальцев рук, что иногда вздрагивал и смотрел, не выронил ли ношу.

Наконец они добрались до места.

- Быстрее, быстрее, прошу вас, - торопил учитель Лидию Павловну, когда они поднимались по лестнице, - быстрее…

Юрий Алексеевич поднялись с медсестрой в квартиру. Всё, предметы и ленивый огонь буржуйки, воздух, запахи, полумрак и поза старухи, всё напахнуло тревогой. Капитолина Сергеевна, накинув клетчатую Анютину шаль, сидела, сгорбившись, возле печурки, опустив голову. Лидия Павловна, едва переступив порог, вздрогнула и замерла; она поняла всё сразу. Учитель же, воодушевлённый тем, что ему удалось раздобыть поесть, тем, что они наконец пришли, бросился к кровати, где была Анюта.

Девушка лежала поверх одеяла, странно неподвижно вытянувшись.

- Анютка! – крикнул Юрий,, подходя к кровати. Смотри, что я принёс, хотел похвастаться учитель, но тряпичный узелок с едой выпал у него из ослабевших рук. Смутная тревога захлестнула его; тревога, когда ты уже всё увидел, понял, но ещё не в силах осознать случившегося, и тут же громадная надежда на ошибку с разбега заглушает все предыдущие мысли и чувства, и ты силишься всем своим существом эту надежду схватить как можно крепче:

- Что такое? – Спросил, Юрий Алексеевич, оборачиваясь к женщинам. - Что?

- Анюта умерла. – Отозвалась Капитолина Сергеевна и заплакала, по-старчески, хлюпая носом и высмаркиваясь в концы шали, дав наконец волю своему простому человеческому горю, так давно бродившему в ней, зажатого и немогущего вырваться наружу. Лидия Павловна обняла её сзади за плечи, слова были излишни.

Анюты не стало почти сразу по уходу учителя. Увидев его, она хотела говорить с ним, сказать всё-всё, что не успела, проститься, но одолевшая страшная слабость сковали её движения и речь. Когда за ним захлопнулась дверь, Анюте захотелось крикнуть, привстать с кровати, ничего не вышло, лишь тонкий глухой стон вырвался из её груди, да слёзы так и продолжали струиться по лицу. Анюта закрыла глаза и затихла. Когда через полчаса, справившись с делами, Капитолина Сергеевна подошла к ней, девушка уже не дышала. Слёз не было, как во сне Капитолина Сергеевна достала припрятанные Анютины вещи, переодела её в пальто и сапожки, уложила. И вот лишь сейчас, произнеся в тишине квартиры «Анюта умерла», она не выдержала и разревелась.

Учитель сначала ничего не понял; ему казалось, что плохого случиться уже не может, ведь он достал еду, рядом хорошие люди, которые помогут, значит, уже Анютке беда не угрожает. И вот, когда до него дошло осознание бесповоротности случившегося, он замер