Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Нэнси Хьюстон

семье. Ты упорствовал… реальность сопротивлялась… ты все испортил и бросил, опустил руки. Здесь, во Флоренции, — да, это возможно! — gioia della sapienza![115] Взгляни на здания теплых оттенков среди зелени и цветов под ярким солнцем: Философия, История, Математика, Филология, Естественные Науки! Видишь, как счастливы молодые люди, идущие туда? В сером ледяном Монреале ты вряд ли мог обрести подобную гармонию, душевный покой и ясность мысли, ведь каменные здания Университета Макгилла подавляют человека… Все это так далеко теперь… Слишком поздно… Закрой глаза, расслабься… Истоки сознания подождут!»

— Ну что, займемся чем-нибудь? Нет Уффици! Как насчет, — она сверяется с планом, — Музея археологии?

Вперед!

Gatto[116]

Ингрид мучит жажда. Она бы выпила кока-колы.

«Нет, ты не сорвешься, — уговаривает себя Рена, — не станешь проклинать немыслимую силу инерции, которая управляет этой парой, их упрямое желание затянуть меня в банальность…»

Лучше порадуйся возможности ближе познакомиться с этой самой банальщиной! — советует Субра. — Возьмем, к примеру, плюшевого котенка, которого хозяйка кафе прицепила к ключу от туалета: он играет ничтожную роль в истории человечества… Но наверняка важен для нее. Она сама его купила? получила в подарок? Брелок напомнил ей любимого кота, погибшего под машиной или загрызенного собакой? Ты здесь и сейчас, а не где-то неизвестно где. Почему тебе вечно кажется, что самое интересное происходит в другом месте?

О, бедное банальное мгновение, неужто никто не споет тебе хвалу? Рена несколько раз щелкает котенка, потом мгновение отдаляется и умирает, уступив место следующему. Ингрид решает «пописать на дорожку». Симон и Рена ждут ее на улице.

Они молчат. Полдневное солнце катится над колокольней собора, нагревает стену, это мгновение Рена не фотографирует, но оно тоже умирает. При ней останется плюшевый котенок, а тепло церковной стены отойдет в небытие.

Cartoline[117]

Они выходят на площадь Святейшего Благовещения, и Рена снова — это сильнее нее — внутренне закипает.

«Святейшее Благовещение! Мария понесла не от слова архангела Гавриила. ЕЙ «помог» мужчина, как и твоей матери, и твоей, и твоей!»

Кошмар! — веселится Субра.

«Все, пора кончать с этими бреднями, с уморительной детскостью, овладевшей фаллофорами в эпоху неолита! Прекращаем разговоры о непорочном зачатии! Марию обрюхатил мужчина, как всех матерей на свете! Неизвестно, был ее первый грубой скотиной или нежным любовником, понравилось ей или нет, но инструментом послужил пенис. Когда, ну когда же мы прекратим распространять жуткий вздор о матери-девственнице?! Распутники и талибы кое в чем одинаковы: первые за эротизм без продолжения рода, вторые — за продолжение рода без эротизма, и тех и других ставит в тупик мать, испытывавшая острое удовольствие!»

Рена решает спросить дорогу:

— Извините… Это Музей археологии?

— Нет, больница Приют невинных[118].

Надо же…

Она чешет в затылке, сверяется с путеводителем.

«Тоже красиво… И тоже Брунеллески. Художественная галерея, аркады, медальоны делла Роббиа. Головокружение. К чему идти сюда, а не туда, посещать этот памятник, а не тот, пичкать себя одним, а не другим… Да, зачем? Что именно мы хотим увидеть? Что ищем в этом городе и — бери шире — в жизни?»

Мысль о том, чтобы сдаться на милость искушению безразличием, погрузиться в мутное и аморфное время Симона и Ингрид, заставляет Рену запаниковать. Она отчаянно цепляется за план, сформулированный всего пять минут назад: посетить Музей археологии. Следуя любезным указаниям прохожего, они выходят на улицу делла Колонна. Узкие тротуары, автобусы, грузовики — идти рядом невозможно. Отец снова находит массу вещей, заслуживающих внимания. Рена снова возглавляет маленький отряд, идет слишком быстро, через каждые десять метров останавливается и ждет спутников. Вдалеке — ах как ДАЛЕКО! — она замечает итальянский флаг. Наверное, висит над входом в музей… мы никогда туда не доберемся… Лучше вернуться в отель и разойтись по номерам: вся эта затея — чудовищная ошибка.

Звонит телефон. Это Тьерно.

— Да, зайчик.

— Ты в порядке?

— Да.

Рена в очередной раз изумляется краткости своих диалогов с существами, которых произвела на свет, двадцать лет растила, учила говорить, прочла тысячи историй на ночь, кормила, поила, помогала делать домашние задания, лечила и утешала, давала приют их приятелям. А они спрашивают: «Ты в порядке?»… И все!

Гы и сама в юности считала высшей доблестью разговаривать с родителями в лаконичном стиле! — поддевает ее Субра.

— Где ты? — спрашивает Рена Тьерно.

— В Дакаре. Можешь быстро повторить правила игры в криббедж[119] на троих?

— Есть два варианта. Или сдаешь по пять карт каждому игроку и одну в «кормушку», все игроки тоже кладут туда по карте, или сдаешь по шесть карт, как при игре вдвоем; в этом случае сдающий кладет две карты в свою «кормушку», а остальные — по одной, следующая, которую они сбрасывают, идет в колоду.

— Понятно. И какой из вариантов самый правильный?

— Первый. Другой изобрели мы с твоим отцом, он позволяет собрать лучший расклад при небогатой «кормушке».

— Усвоил. Спасибо!

— Bye, my love[120].

Пока Рена удивляется — как это английская игра для праздных викторианских дам добралась до Сенегала через Австралию, Канаду и Францию, они оказываются перед Музеем археологии.

Gioielli[121]

Войдя в первый зал, Рена чувствует настоятельное желание убраться от древнеегипетского искусства.

«Будь он трижды неладен, этот музей! Мы приехали в Италию на свидание с Тосканой! Древний Египет к нашим услугам в Бостоне, Нью-Йорке и Париже, а Тоскана…»

Что — Тоскана? — вопрошает Субра. — Чем станет ваша встреча?

«Ладно, раз уж мы тут, давай бросим взгляд…»

Золотые монеты, отчеканенные пять тысяч шестьсот лет назад, драгоценные камни в оправе, витрины с колье, браслетами и серьгами: восторг! Тишина и прохлада залов… жужжание Ингрид, которая говорит и говорит, рассказывает о Роттердаме — былом и сегодняшнем, о трудных послевоенных годах… Заткнись! Рена с трудом удерживается от вопля. «Зачем ты приехала в Италию, в конце-то концов? Хочешь увидеть чудеса или нет? Ювелирное искусство Древнего Египта, изыск, существующий на свете с незапамятных времен! Оцени по достоинству или я тебя убью! — Она берет себя в руки. — Терпи! Фиванские куртизанки, носившие эти сногсшибательные вещи, тоже наверняка были ужасно болтливы…»

И имели рабынь! — подсказывает Субра.

Romulus е Remus[121]

На втором этаже Симон трогает дочь за рукав:

— Смотри, Рена!

Нетерпеливо дернув плечом, она поворачивает голову: доска розового гранита с фрагментом барельефа — ребенок, животное. Понятно…

— Что на ней, по-твоему, изображено?

— Мне ни к чему собственное мнение, папа, — отвечает она снисходительно-увещевающим тоном. — Все эти предметы много веков изучали специалисты