Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Именно в этом прелесть коллекции, не в ее многочисленности. Речь идет о том, чтобы в многообразии наметить точки наблюдения, размещенные вокруг центра творческой энергии. В этом же смысл садов и, наконец, смысл всего жизненного пути вообще.

Затем чай в тени деревьев у павильона д’Арменонвиль на краю крошечного пруда с тем же названием. Тихие всплески рыб или падение спелого каштана морщат его поверхность маленькими кругами волн, при пересечении образующих легкую решетку, заключающую в себе отраженную зелень сада. Ее невод поднимается к краям пруда, а посредине листья большой катальпы заманивают рыбу в свои круги и овалы, смешиваясь затем у берега в зеленые полотнища, вздрагивающие точно опущенные в воду знамена.

Мысль: вот здесь, у этого отражения, на такой знакомой картине можно учиться, отыскивая совершенно новые оттенки. На этом замкнутом пространстве существуют более свободные законы. И разве это не верно? Новое всегда действует так, присоединяясь к уже существующему в виде мягкого сопротивления, некоего оттенка возможного, постепенно утверждаясь затем в предметах. То же самое и в истории живописи, — она складывается из теней, отражений, проблесков, прорывающих темноту. Впрочем, мы наблюдаем это и в истории вообще: новое гнездится в рефлексии, в придуманных пределах; оно развивается в духовных играх, утопиях, философемах, теориях, осмотически просачиваясь в реальное. Челны, несущие нам веление судьбы, таятся в тени неких отдаленных бухт.

Не забыть: пара голубых зимородков, кружащихся здесь, на окраине города, над водяной подушкой. Они гнездятся у маленького ручья, питающего пруд. Из всех движений этих похожих на ювелирные изделия птиц самое красивое, по-моему, то, как они показывают оперение хвоста, — ярко-голубая спинка мгновенно вспыхивает бирюзовой пыльцой.

Париж, 17 сентября 1942

Чтение: Гарольд Бегби, «Pots Casses».[91] В этой переведенной с английского книге изображены судьбы некоторых лондонских пролетариев, физически, духовно и нравственно повергнутых на самое дно и обращенных затем на праведный путь. Книга со всей очевидностью показывает, до какой степени отдалился от выполнения свойственных ему задач институт англиканской церкви и насколько утрачена им техника оздоровления. В страшных водоворотах падения есть потребность в лоцманах, знакомых с нравом стихии, в которой борется за жизнь утопающий. Здесь можно поучиться у сект, прежде всего у Армии Спасения — самого позднего из известных крупных орденов. Как бенедиктинцы занимались строительством в горах, а цистерианцы — на болотах, так она выбрала для себя полем деятельности большие города, безрадостные пустыни которых определили ее устав и тактику.

Кроме мощного накопления совершаемого ими добра, работа этих мужчин и женщин еще важна и в том смысле, что она сравнима с работой саперов. Как саперы устраивают бреши для массированной атаки, так спасение и обращение отдельного человека предшествуют наступлению в борьбе за здоровье масс, жизнь которых проходит в отсутствии истинной природы. Чтобы лучше, чем любая экономика, накормить их, сегодня будет достаточно кусочка духовного хлеба.

Среди прочих мне, в частности, понравился раздел об алкоголе. Здесь в обширных, но, к сожалению, лишенных ссылок цитатах делается вывод, что непреодолимое влечение к алкоголю основано не на физическом наслаждении, а на его мистической силе. Несчастные находят в нем прибежище не из развращенности, а от жажды духовной силы. Нищему, необразованному человеку напиток дает то же, что другому музыка, библиотека, он одаряет его возвышенной действительностью. Он уводит его от пропасти реальности внутрь ее деятельной жизни. Для многих лишь забытье опьянения стало тем крошечным участком, где они могут ощутить дыхание бесконечности. Так что ошибается тот, кто считает пьянство своего рода обжорством, только направленным на жидкость.

Также эфир и закись азота названы ключами мистической проницательности. Они позволяют взглянуть в открывающиеся одна за другой бездны истины. Что совершенно верно и описано Мопассаном в его маленьком эссе об эфире, переведенном мною когда-то. Автор приходит к заключению, что есть не только одно состояние сознания, но множество их, замкнутых между мембранами, которые становятся проницаемыми в периоды опьянения.

Точно такие же мысли преследовали меня, когда я обратился к изучению действия наркотиков. Нормальное сознание я понимал как стекло, вертикально укрепленное на стержне. Одурманивающие вещества меняют, смотря по употребляемому наркотику, его угол — тем самым вспыхивают новые знаки и горизонты. Полный оборот заключает в себе сумму изменений и с ними духовное целое, образ шара. Если бы я объездил все моря наркотического опьянения, побывал бы на всех его островах, во всех его бухтах, в волшебных городах и на архипелагах, мне удалось бы совершить полный круг путешествия вокруг света в течение тысячи ночей, — я бы двигался по экватору моего сознания. Это неслыханный вояж, поездка в духовный космос, в котором затерялись бесчисленные приключения.

Париж, 18 сентября 1942

Днем кормил голубей, сидя на скамье на площади Этуаль; они были столь доверчивы, что трогали мою руку своими коралловыми коготками. Вид голубиного горлышка всегда возвращает меня в детство. Не было для меня тогда ничего более чудесного, чем эта игра зеленого, золотого и фиолетового, в которую складывались движения перышек, когда голубка клевала зерно с земли, а самец торжественно гулил перед своей дамой. В этих переливах обыкновенный серый вдруг превращался в благородный опаловый, вспыхивая таящимся в его глубине светом.

Затем по рю Фобур-Сент-Оноре в сопровождении Шармиль, заставившей меня приобрести карманную книжечку, выставленную там в витрине антикварной лавки, по-видимому, перевод из рукописи старого Брахмана. Беглый просмотр показал, что это действительно ценная находка. Затем приобрел «Histoire Générale des Larrons» d’Abricourt[92] в первом издании 1623 года.

Потом мы сидели на площади Тертр в садике Mère Cathérine и затем обошли по спирали Сакре-Кёр. Этот город для меня — вторая духовная родина, он все больше становится воплощением всего, что мне дорого и мило в старой культуре.

Париж, 21 сентября 1942

В трехлетних детях выступает полная достоинства нравственная природа человека в ее соединении с радостью, это единство, которое мы с годами утрачиваем.

Днем в Венсене, где я при особых обстоятельствах обнаружил старую консьержку. Наши знакомые подобны пестрым нитям, вложенным нам судьбою в руку. Когда мы соединяем и переплетаем их, возникают узоры, ценность которых тем больше, чем больше мера отпущенной нам гармонии. Не всякий способен распорядиться этим богатством.

Париж, 23 сентября 1942

Прогулка с Шармиль в Венсенском лесу. Мы обсуждали с ней итоги последних лет и близость катастроф. Шел дождь; мокрые дорожки были усыпаны глянцевыми каштанами.

Ночью снилось, что я среди солдат. У всех на груди были маленькие круглые ордена за расстрел раненых. Я понял, что это международные знаки отличия, вроде Красного Креста.

«Совершенно верно, раненые это то, что вас еще связывает».

Париж, 24 сентября 1942

Пупе и Геллер навестили меня в «Рафаэле». Разговоры о мемуарах Кэлло, вышедших теперь у Плона. Пупе рассказал, что он недавно видел на каком-то обеде мадам Кэлло, которая в 1914 году застрелила редактора Кальмета. Она явилась в длинных красных перчатках, доходивших до локтя.

О прелести вещей, долгие годы впитывавших ароматы, таких как ступки, терки, мельницы для пряностей или целые дома, например старые аптеки или табачные склады, виденные мною в Байи.

Париж, 25 сентября 1942

Чтение актов и свидетельств современников о событиях французской революции. Судьба королевской семьи выглядит столь трагично, заставляет в таком безотрадном свете увидеть этот позор рода человеческого! Такое ощущение, будто несметные стаи крыс окружили беззащитные жертвы и кинулись на них.

Днем Клаус Валентинер зашел в «Мажестик» и подарил мне издание произведений Вико, выпущенное в 1835 г. Мишеле.

Париж, 27 сентября 1942

Воскресная прогулка под дождем в Венсенском лесу. Мы обошли вокруг озера Minime с его островами и на опушке понаблюдали за играющими в шары людьми, чьим неподражаемым хладнокровием я уже однажды вместе с Хёллем имел случай любоваться. Здесь можно встретить мужчин между сорока и шестьюдесятью, в основном это мелкие чиновники и лавочники. На бетонной площадке металлическими шарами, умещающимися на ладони, они целятся в меньший, размером с апельсин, шар, который они должны сбить. Впечатление такое, что падения империй и военные поражения воспринимаются здесь довольно смутно. Отдыхаешь, наблюдая, как катаются шары, словно вступаешь в круг философов.