Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

В таких местах погребений культура выявляется как целое во всей своей покоящейся вдали от всех сражений силе. Мертвые вернулись в материнское лоно, стали недоступны какому-либо прикосновению, их противостоящие прежде друг другу имена образовали некую сумму. Можно видеть целые народы, точно в пространстве за кулисами, хотя там актеры снова становятся людьми. Здесь же они опять превращаются в дух. Могущество мертвых — почему утрачено это знание?

Я возвращался по рю Рокетт, куда временами падал свет от грозного демона Бастилии.

В «Рафаэле» я обнаружил в своей комнате фройляйн Вильму Штурм, разыскивавшую меня здесь как авгура. Затем я читал Ренана,{78} биографию сестер Бронте{79} и, наконец, Книгу Иова, где в 28-й главе указано на безмерность расстояния, отделяющего людей от истины: «Бездна и смерть говорят друг другу: ушами нашими слышали мы слух о ней».

Париж, 3 августа 1942

Закончил: Ренан, «Жизнь Иисуса», затем: Робер де Траз,{80} «Семья Бронте».

Значение сестер Бронте в том, что в них живет и действует, кажется, совершенно другой род интеллекта, возникающий неотчужденно, точно электрический ток. Можно считать, что знание пронизывает землю и народы, пока не проникнет к гнезду и к обретающемуся в нем юному племени. Так поддерживается знание в теле мира.

Экстраординарность Бронте позволяет думать, что в иных пределах, на иных звездах это — норма. В этом смысле прозрение, второе Я, пророчества экстраординарны. Подобно тому как есть цвета, лежащие за пределом шкалы видения, так существует темный ток знания, лишь изредка обретающий лицо в индивидуумах. Но на его невидимом влиянии зиждется гармония круга жизни, его стройность.

Париж, 4 августа 1942

Утром меня навестил в «Мажестик» г-н Зоммер и передал привет от Федеричи. Мы говорили о Китае, где он родился и который хорошо знает. Затем о Японии; его отец, желавший заказать себе спортивные брюки, доверился одному портному, отдав ему их образец, купленный ранее в Англии. Он объяснил японцу, что тот может этот образец распороть: брюки должны выглядеть точно так же. В обещанный день портной принес шесть готовых брюк, как в зеркале повторявших образец, — две заплаты и протертые до дыр места также не были забыты.

Париж, 5 августа 1942

Перпетуя пишет мне, что днем 2 августа на Ганновер было сброшено несколько бомб, унесших жизни многих людей. Когда занялся огонь, она услышала, как старый могильщик Щуддекопф возопил на кладбище: «Вишь ты, средь бела дня являются теперь!» В доме пастора наготове стоит чемодан, упакованный сменой белья и рукописями.

Обед у Морана, на котором его самого не было, так как сегодня он стал министром. Вместо него была его жена, я также видел там нового префекта полиции и княгиню Мюрат. С префектом мы говорили о разгуле преступности на рю Лапп; ему не понравилось, что я там бываю.

Париж, 6 августа 1942

Тальман де Рео.{81} «Историйки», которые я теперь читаю, выше истории Сен-Симона по своей плотской силе. Это в своем роде исследование социальной зоологии.

Так, вчера меня позабавил анекдот, рассказывающий о маркизе де Роклор. Он хорошо передает комизм, возникающий, когда общественные претензии начинают преобладать над естественным, музическим поведением человека.

На балу Роклор, взятый под руку мадам Обер, тянет за рукав своего дворецкого и спрашивает его, не станцует ли он с этой гражданкой. На этом был построен куплет:

Roquelaure est un danseur d’importance;MaisS’il ne connoist pas l’allianceIl ne dansera jamais.[81]

Париж, 8 августа 1942

Вечером у Валентинера, где кроме Клосе я еще видел молодого летчика, командовавшего на островах танковой ротой. Во время разговора становилось все темнее; летучие мыши роились вокруг старых фронтонов, стрижи потревожили их гнезда. У жизни города есть и своя анималистская сторона, как на коралловом рифе.

Обратный путь с Клосе к площади Этуаль. Речь шла об обелисках, образующих на площадях магические центры, символы духовного устремления ввысь. Мир камня обретает в них смысл; иногда мне кажется, я вижу, как с их верха сыплются искры. Красиво, когда они светятся другим цветом, например красным, или когда случайно на них попадет луч света, но вид их также и устрашающ. В них угадываешь существование безлюдных городов, где тени этих колонн, подобно стрелке часов, отсчитывают время.

О Боэции и в этой связи о современной угрозе, когда и не требуется сбивать человека с наезженного пути, — о спокойствии слепоты. Клосе заметил по этому поводу, что человек всегда привязан к некоей неподвижной зоне. Так, будучи ребенком он всегда испытывал великий страх перед грозой, но мысль о том, что небо над тучами неизменно сияет голубизной, придавала ему силы.

Жуткая личность D. На замечание, что в его лагере принудительного труда от недоедания и нехватки лекарств умирают от шести до десяти человек в день и что нужно искать выход из создавшегося положения:

— Будем расширять кладбища.

Париж, 9 августа 1942

Не сами ли мы в некий решительный момент в преддверии нашего существования согласились со своей судьбой? Быть может, мы выбирали ее, вороша кучу одежд, как перед маскарадом. Но свет, при котором мы торопливо рылись в прихожей, был другим: ткань играла в нем своими собственными, естественными красками, и ветхое рубище нищего казалось нам, быть может, более желанным, чем мантия короля.

«Diable amoureux»,[82] там самое важное место, где Бьондетта говорит, что не случайность, а система точно рассчитанных необходимостей правит миром, — от вращения звезд до мелочной игры фортуны. Все происходящее в универсуме существует по внутренним законам чисел, и, значит, можно рассчитать и будущее.

После этого заявления она дает Альваресу несколько советов, которые помогут ему выиграть у фараона. Хотя деньги от нее он не принимает, такую поддержку он все же не считает предосудительной.

Это тонкая черта, так как на самом деле чертовщина достигает в кабалистике своего апогея, когда стирается всякая причинно-следственная связь. Так, путем механических операций с бесчисленными рядами цифр и их комбинаций из них можно составить или имена святых, или «Отче наш», или места из Писания. Хотя на самом деле полученные таким образом тексты представляют собой лишь буквенный образ, лишенный смысла и священной силы, присущей оригиналу.

И то, что Альваресу, ничего об этом не ведающему, после нескольких побед наскучивает фараон, — это прекрасная реакция здоровой, в сущности, натуры.

На самом деле, незнание будущего — привилегия человека; это один из бриллиантов в короне свободной воли, которую он носит. Утратив ее, он становится автоматом в мире автоматов.

Париж, 10 августа 1942

Ночью сны о траншеях первой мировой войны. Я находился в блиндаже, однако на этот раз со мной сидели мои дети, я показывал им книжку с картинками. Потом я вышел наружу и улегся в воронку. Земля была вспахана взрывами. Я растер в ладони рассыпающийся комок, ощущая материю, из которой мы вышли и в которую уйдем. Из нее же состояли мое тело и моя рука. Так и лежал я там, точно прах среди праха.

Париж, 11 августа 1942

Письмо Шлихтера со снимками мощных картин и рисунков. Особенно многого я жду от его иллюстраций к «Тысяче и одной ночи».

Париж, 12 августа 1942

С Фридрихом Георгом на скалистом утесе на краю пустыни. Мы бросали камни в комочек вещества размером с улитку, вспыхивающий голубизной ляпис-лазури, и обсуждали расстояние, на котором должен был бы произойти взрыв, ибо речь шла о в высшей степени взрывоопасной материи. Странно, что во сне я так часто встречаюсь с ним в сферах физики, тогда как наяву содержанием наших разговоров всегда является искусство.

Затем мы спустились к влажному, росистому краю уступа, чтобы собрать там насекомых, но они так отличались от всех известных мне видов, что я даже засомневался, стоит ли мне их брать с собой: они так мало придерживались присущих их роду законов, что собирание их не доставляло мне никакого удовольствия. Словно ребенок, я говорил их Создателю: «Я с тобой не вожусь».

Днем в парке Багатель, разглядывал чудесные цветы, там был долихос с роскошными пурпурно-фиолетовыми стручками. Это растение, чье торжество наступает не в цветении, а в плодах.

Затем текома с большими цветками, выставленными словно пылающие трубы, — прекрасный декор для входа в сады «Тысячи и одной ночи». Звезды клематиса; цветочные мухи тигровой окраски роились над ними, зависая почти неподвижно и дрожа крылышками.